высказывались о нацистах совершенно откровенно. Дороти Томпсон, Эдгар Маурер и другие писали жесткие статьи, но на каждую из них находился ответ репортера, например Christian Science Monitor, который считал, что Гитлер принес «в темные земли яркий факел надежды» и «лишь малая доля» евреев страдают от этого важного процесса.

В июле 1933 года Анна О’Хейр Маккормик, энергичный репортер The New York Times, получила редкую возможность взять у Гитлера интервью прямо в Рейхсканцелярии. Змей ее очаровал. «Диктатор Германии — скромный и простой человек, — писала Маккормик на первой полосе газеты. — Голос его так же скромен, как и его черный галстук, глаза смотрят открыто, с детским любопытством». Для самых интересующихся читателей журналистка добавляла: у Гитлера «чуткие руки художника»[57].

Гитлер заверил американскую журналистку, что главная его задача — разработать «программу общественных работ», «перерезать красную ленту» и создать сильную национальную идентичность немцев. К сожалению, рейхстаг стал на пути его реформ, поэтому «он исчез». То же относилось и к оппозиционным политическим партиям.

В ответ на «фантастические» обвинения в жестоких преследованиях политических противников и евреев Гитлер заявил, что нацистский переворот прошел исключительно мирно, «без битья стекол».

Все это было откровенным враньем, но машина нацистской пропаганды усердно рождала такую ложь, а общество замерло в испуганном молчании. Отныне распространение «информации, губительной для Германии» считалось преступлением, и суровое наказание следовало незамедлительно. Двадцатипятилетнюю машинистку компании «Кодак» в Берлине Эдит Хаммершлаг приговорили к полутора годам заключения — она сказала коллегам, что слышала о евреях, которым нацисты вы́резали глаза[58]. Моряк с торгового судна из Бруклина, Торстен Джонсон, получил полгода заключения. Во время стоянки в Штеттине он выпивал на берегу и во всеуслышание заявил, что Гитлер — «чехословацкий еврей»[59].

Иностранные правительства занимали умеренную позицию, стремясь избежать конфронтации. Иные действия могли «нарушить дружеские чувства» между государствами и народами, как деликатно выразился госсекретарь США Корделл Халл в меморандуме, обращенном к американским дипломатам в Германии[60]. Частные разговоры были пронизаны страхом и смятением. Через два дня после апрельского бойкота еврейских магазинов генеральный консул США в Берлине Джордж Мессерсмит написал Халлу об усилении репрессий в Германии. «Ситуация складывается таким образом, что рядовому гражданину опасно высказывать неблагоприятное мнение о существующем режиме. Даже в общении с лучшими друзьями рядовые немцы не могут свободно выражать свою точку зрения»[61].

4

Церковь и лишение гражданства

В апреле 1933 года Сабина Бонхёффер и ее муж, Герхард Лейбхольц, профессор юридического факультета Гёттингенского университета, чье положение в силу «арийского параграфа» оказалось под угрозой, попросили Дитриха провести похоронную службу по отцу Герхарда. Он был обращенным евреем, детей воспитывал в протестантском духе, но крещен не был. И по нацистскому расовому закону, и по правилам лютеранской церкви (для отпевания требовалось доказательство крещения), Лейбхольц-старший не имел права на христианское погребение[62].

Пастор церкви Бонхёффер советовал не проводить службу. Несмотря на желание родных, он подчинился — и вскоре написал письмо сестре и зятю, в котором горько сожалел о своем решении: «Как мог я так сильно бояться в наше-то время?.. Все, о чем я могу просить, так это только о том, чтобы вы простили мою слабость».

Терзался не один Бонхёффер. Церковные власти также столкнулись со сложными институционными дилеммами. Как сосуществовать с нацистами? Около 30 % немцев были католиками. Через шесть месяцев после прихода Гитлера к власти Папа Римский Пий XII, который в молодости был послом Ватикана в Германии, обсудил с правительством договор о взаимном невмешательстве в дела друг друга — «Конкордат». Протестантов в Германии насчитывалось 45 миллионов, и динамика отношений была более сложной. Протестанты относились к нескольким десяткам относительно самостоятельных церквей — от лютеранской до евангелической церкви Старопрусской Унии. Эти церкви довольно условно объединялись под эгидой Немецкой евангелической церкви, которую чаще называли Немецкой протестантской церковью.

Протестантский блок являл собой потенциально довольно мощного противника нацистской партии, и нацисты активно стремились проникнуть в Протестантскую церковь. Партию поддерживала группа «Немецкие христиане», которая выступали за учреждение контролируемой государством Немецкой протестантской национальной церкви (Reichskirche). На митингах скандировали лозунг «Один народ! Один Бог! Один Рейх! Одна Церковь!». Некоторые заходили еще дальше — предлагали исключить Ветхий Завет из Библии, поскольку там слишком много историй мерзких евреев.

Правительство начало подталкивать священников и конгрегации к принятию «арийского параграфа» об этническом очищении. Такое вторжение в церковные дела возмутило многих лютеранских активистов, которые объединились вокруг консервативного теолога Карла Барта из Университета Бонна и протестантского богослова Мартина Нимёллера. Во время Первой мировой войны Нимёллер был командиром подводной лодки, затем пережил духовное просветление и к этому времени уже стал пастором церкви Святой Анны в берлинском пригороде Далем. Эти диссиденты называли себя «Движением молодых реформаторов за обновление Церкви». В одном из первых публичных заявлений они категорически отказались исключать неарийцев из лона Церкви, заявив: «Государство призвано судить; дело же Церкви — спасать».

Дитрих Бонхёффер стал одним из молодых реформаторов. Он глубоко осмыслил конфликт между Церковью и государством в своей весьма острой статье «Церковь и еврейский вопрос». Статья получила широкое распространение в пасторских кругах и в июне 1933 года была опубликована в протестантском журнале о политике и культуре Vormarsch («Прорыв»). Подобный шаг, конечно же, привлек внимание нацистских бюрократов[63].

В своей статье Бонхёффер повторил некоторые христианские догмы, оскорбительные для евреев: например, что после смерти им придется выбирать — либо принять Иисуса как Спасителя и попасть на Небеса, либо вечно гнить в аду с другими еретиками. И все же он высказал совершенно новую точку зрения — осудил преследование евреев нацистами и напомнил христианам, что вера требует противодействия подобной несправедливости. Если невозможно остановить локомотив государственных репрессий обычными способами, Церковь обязана «не только помогать жертвам, попавшим под его колеса, но и ставить палки в эти колеса»[64].

Нельзя сказать, что его статья поменяла мировоззрение многих из тех, кто служил на теологическом факультете Берлинского университета. Бонхёффер, не веря своим глазам, смотрел, как студенты и преподаватели начинают носить на рубашках и пиджаках булавки со свастикой. Одному из друзей по Объединенной теологической семинарии он говорил: «Самые разумные люди полностью потеряли и голову, и Библию».

В середине