Шрифт:
Закладка:
Помог ему — показалось мало. Наелись — подниматься трудно, а глазами еще что-нибудь съел бы. Наконец нас попросили: столовая на обед закрывается. Подошли к вокзалу — поезд на Москву будет только завтра утром.
— Поехали к моей сестренке, она здесь, в Соломбале живет! — предлагает новый знакомый.
Северную Двину переезжаем на речном трамвае. Река широкая. Волны с белыми гривами несутся на пароходик.
Переехали.
В магазинах продавались яблоки, виноград.
Запомнилось — виноград и улица Виноградова. Но, оказалось, не потому так названа, что виноград продается, а по имени героя гражданской войны Павлина Виноградова.
Несколько раз нас останавливала милиция. Напарнику справку отдавали тут же, а мою, прочитав, всматривались. «Рецидивист?» — даже один спросил.
— Не-е, не курю! — ответил я, впервые услышав это слово.
— Ты дураком не прикидывайся! — напустился на меня милиционер. — Почему не выехал из города?
— Дак поезд же ушел, — отвечал я. — А теперь вот с другом к его сестре идем!
— Хорош друг! — сказал милиционер, отдавая мне справку.
Значение слова «рецидивист» я узнаю через несколько часов.
Сестра друга встретила нас слезами. Схватила его за уши: трясет и плачет, трясет и плачет… А меня по спине ладонью хлопнула.
— У-у-у, непутевые! — и засуетилась с едой.
— Не надо, — говорит друг.
— Это что, в тюрьме так кормят, что и есть не хотите?
— Не-е, мы в столовке на левом берегу поели, а поезд ушел, пока мы ели.
— Так ты и ко мне не хотел зайти?
— Не-е, зашел бы, да вот товарищу на Москву надо, а поезд ушел. Поспать бы нам!..
Она нам постелила на полу. Постелила и спрашивает:
— А у вас этих самых, — и пальцами шевелит, — нет?
— Вшей-то, что ли? — переспросил друг. — Да там такая прожарка… Вот понюхай, и счас пахнет.
— Эх, устроила бы я тебе такую прожарку!.. Да ладно уж… дома отец с мамой устроят! — сказала и ушла в другую комнату.
Мы сразу же уснули.
Проснулся я от тяжелых шагов или от голоса: какой-то мужчина тихо разговаривал. Из открытой двери другой комнаты падал свет, а перед дверью стоял старшина милиции — с буквой «Т» на погонах — и всматривался в нашу сторону. Я растолкал друга и, накрыв головы одеялом, шепчу на ухо: «Слушай, милиционер какой-то ходит!». Друг фыркнул: «Дак это же зять мой!» — и мы под одеялом рассмеялись.
— А ну, поднимайтесь, гаврики! — услышав наш смех, старшина вошел в комнату и тут же включил свет.
— Здорово, шуряк! С прибытием! — сказал он весело. — Через полчаса я вернусь, и чтобы вы на ногах были!
— А куда он? — спросил друг сестру, которая тут же вышла из другой комнаты.
— Куда?.. За вином побежал! Была бы моя сила, я бы тебе такое угощение устроила. А он — за вином!
Ругала мужа, а на стол ставила закуску.
Старшина пришел, когда мы уже умылись и сидели за столиком. Капуста соленая, огурцы, рыба копченая так привлекали — сил нет. Рыба и в лагере надоела, но не такая — треска больше да селедка. Я молчал, старшина разговаривал больше с другом, а когда выпили «за освобождение» — сделалось жарко и даже слышать стал хуже, осмелел.
— Скажите, пожалуйста, — боясь старшину назвать товарищем и собрав всю свою вежливость, спросил: — Что означает слово «рецидивист»?
— А ты не знаешь?
— Нет. Один милиционер проверил наши документы на улице и спрашивает: «Ты — рецидивист?» Я ему отвечаю, что не курю, а он не верит.
— При чем же рецидивист и курево? — спросил старшина.
— В тюрьме я встречал морфинистов, некоторые «план» даже курят, шелк, а я курить не умею.
— Сколько ты раз судим?
— Два. Второй раз за побег из колонии и за чемодан.
— Эх вы, рецидивисты!.. Ремень бы пошире взять да вдоль, всей спины разков десяток!.. Рецидивист — это закоренелый преступник. Вот, скажи, чемодан-то зачем тебе нужен был?
— Я думал, там поесть чего: старший лейтенант со змеей на погонах ела курицу, а чемодан лежал на второй полке, а я — на самой верхней. Под крышей вагона перегородок не было — я чемодан поднял, пока она ела, по верхам и вышел из вагона. Ушел к последнему вагону и на крыше чемодан открыл, а там одно женское: комбинации, кофта, туфли, сапоги хромовые…
— Ну и куда бы ты с этим чемоданом делся?
— Думал продать и ехать в Одессу.
Старшина рассмеялся:
— Ехал в Одессу, попал на Север! Освобождение-то куда взял?
— В Донбасс.
— У тебя там что — отец, мать?
— Нет, денег там много на шахтах зарабатывают.
— А родные где?
— Во Владимирской области.
— Послушай, дружок, не езди ты ни в какой Донбасс. Кати-ка прямо к мамке своей: тебе в паспорт будет вписана хорошая статейка, и куда бы ты ни пришел поступать на работу, от тебя будут отбояриваться: и надо людей, да не надо. А чем ты жить будешь?
Ночью я думал над словами старшины, а утром он проводил меня на вокзал и посадил в поезд.
И хотелось приехать к матери не таким, а приехал, в чем был. Мохнатой шапки Халиля она просто испугалась.
Было утро, и она только начинала растапливать печь. Я вошел без стука. Увидев меня, скрестила руки на груди:
— Господи!.. Свят-свят!.. Кто это? — проговорила напуганно.
— Это я… мама!
— Федюшка-а, неужто ты-ы?..
И какой же маленькой мама стала: уткнулась мне в грудь, а голова ее под моим подбородком.
— Да скинь ты эту страшную шапку! Как нехристь стоишь какой! — она сдернула шапку с моей головы и тут же бросила в печку…
Во всем старшина оказался прав: в документы мне была вписана статья о паспортном режиме, и слух о сыне-тюремщике тут же разнесся среди жителей поселка кирпичного завода, куда брат, демобилизовавшись из армии, перевез мать с сестренкой из села. А если принять во внимание,
