сегодня не должен загораться, и все же Капостазионе не сводил с него глаз. Он и не хотел бы на него смотреть, но взгляд то и дело невольно скользил от стола к стене, от стены к порубленному дождем стеклу, от стекла к потолку и снова упорно спускался к фонарю.

С каждым часом (ближе к полуночи) тревога его возрастала.

Предчувствие редко когда обманывало Капостазионе, и оттого сегодняшнее волнение было особенно острым. Он был один. Ни пассажиров, устало ждущих своего поезда, ни случайного прохожего — никого теперь не увидишь на полустанке. В такой день — а он бывал всего раз в неделю — лишь промелькнет на полной скорости литерный и быстро скроется в тумане за горизонтом. Раньше такие дни для Капостазионе были самыми лучшими: днем один-два пассажирских состава, два-три грузовых и полная безмятежная ночь — чем не мечта всякого дежурного по станции. Ночью хорошенько выспишься и следующие три выходных дня до смены чувствуешь себя замечательно.

Но то было раньше, а теперь подобная смена не только изматывала Капостазионе, но, казалось, просто лишала жизни. Какой нормальный человек способен выдержать эти бесконечные часы ожиданий, предчувствий и ощущения ужаса?

До этой ночи Капостазионе еще как-то выпутывался, тогда еще случались на станции одинокие пассажиры, забредали переютиться озябшие нищие или осоловелые от вина прохожие, теперь же Капостазионе с ужасом думал о том, что будет с ним. Страх этот теперь не давал ему уснуть.

Дождь лил битый третий час и стучал по перрону с каждой минутой все сильнее и сильнее. Наверное, шум за окном и то огромное волнение, которое охватило Капостазионе, в конце концов, свалили его. Капостазионе отключился, но спал недолго: в полудреме он услышал резкий стук входной двери (ее захлопнуло порывом ветра) и проснулся.

Сквозь поволоку еще не проснувшихся глаз он увидел туманный силуэт какой-то фигуры, загадочно застывшей на пороге дежурной комнаты. Капостазионе медленно приподнял голову над столом, потер опухшие глаза и вгляделся в нее попристальнее.

Это была девушка. Почти женщина. Лет восемнадцати-двадцати, в черном длиннополом плаще с капюшоном и маленьким чемоданчиком в руках. Со лба и висков ее свисали мокрые пряди. Она виновато улыбалась, нижняя губка её слегка подрагивала, взгляд был растерянный и печальный, плечи сникли под плащом так, будто плащ весил не меньше десяти килограмм.

Капостазионе сначала принял девушку за сон, но, приглядевшись, убедился, что это не так. Девушка была самой что ни на есть настоящей.

Как тут забилось его сердце!

Он оторвался от стола и с нескрываемой радостью подскочил к девушке:

— Синьорина, синьорина, Боже, откуда вы здесь? (Взял из её озябших рук чемоданчик.) В такой дождь, в такое ненастье — вы с ума сошли!

Девушка ничего вразумительного сказать не могла — её всю буквально трясло от озноба.

Капостазионе подвел её к небольшой раскаленной железной печи и усадил на маленький колченогий табурет.

— Ничего не надо говорить. Сначала согрейтесь, время терпит, — слегка потрепал её по плечу Капостазионе. — У меня где-то в шкафу была тёплая куртка, я вам сейчас её найду, и вы быстро согреетесь. Снимайте свой плащ, он совсем сырой.

Капостазионе накинул ей на плечи куртку и предложил чашечку кофе. От выпитого кофе и огня, танцующего в раскаленной топке печи, глаза девушки немного оживились.

— Как вас зовут? — спросил Капостазионе.

— Стефани, — ответила ему девушка.

— Вы меня простите, синьорина Стефани, но могу ли я поинтересоваться, каким образом в такой поздний час и в такую ужасную погоду вы оказались на нашей станции?

Стефани расплакалась. Капостазионе поспешил успокоить её:

— Нет, нет, если не хотите, можете не отвечать. Скажите хоть, куда вам ехать?

Стефани, всхлипывая и стирая со щёк рукою слёзы, тихо отвечала:

— Мне всё равно, всё равно…

Капостазионе аж с места своего подскочил и нервно заходил по комнате. Это было как нельзя кстати! Он не удержался, чтобы не выплеснуть своего восторга:

— Могу вас обрадовать, синьорина Стефания! Сегодня обязательно, обязательно будет поезд, и вы уедете. Обычно на нашем маленьком полустанке редко когда останавливаются поезда, но сегодня, сегодня, уверяю вас, он остановится непременно! Мне уже звонили… По телефону. По этому телефону. Вы же видите: я не сплю. В такой поздний час мы обычно десятый сон видим, но в такую ночь разве уснешь?!

Капостазионе разгорячился:

— Синьорина Стефания, не отчаивайтесь. Вот смотрите, — он подскочил к сигнальной лампе на стене, — эта красная лампочка загорается, и я уже знаю — поезд идет, его нужно встретить, проводить или перевести стрелку. Так что, когда она вспыхнет и раздастся прерывистый сигнал, знайте: он мчится на всех парах, мчится к нам, сюда, чтобы забрать вас, милая Стефани…

Зажигательный рассказ Капостазионе полностью растрогал Стефани. И хотя слезы еще не совсем высохли на щеках, она слегка улыбнулась, и лицо её озарилось светом.

— И когда он будет? — спросила Стефани.

— Скоро, скоро, милая синьорина. Мы подождем. Мы будем сидеть здесь — я за столом, вы возле печи — и смотреть на этот крохотный маячок, на наш маячок, вы и я.

Стефани ещё раз улыбнулась Капостазионе и снова уткнулась в раскрытую топку печи, где так весело и волнующе полыхали разбухшие от огня поленья.

Капостазионе не стал её больше трогать и вернулся на свое место за столом. Он ликовал. Стефани была в эту ночь как подарок судьбы.

Только бы они приехали сегодня!

Капостазионе уставился на сигнальную лампочку. Почему она не загорается? Ну почему не загорается! И как всегда, словно в сказке, будто почувствовав безмерное желание Капостазионе, лампочка вспыхнула ярким алым цветом, и вслед раздался резкий прерывистый сопряженный зуммер сигнального звонка — поезд рядом.

Капостазионе вскочил:

— Он идет, идет, синьорина Стефания! — заметался по комнате, сорвал с вешалки плащ Стефани, небрежно набросил ей на плечи, поторапливая:

— Скорее, скорее, синьорина, идемте скорее, на нашей станции поезда стоят недолго!

Но Стефани заколебалась. Она посмотрела, словно извиняясь, на Капостазионе и произнесла:

— Я вот