Шрифт:
Закладка:
– Теперь-то уж что говорить? Как суждено, так и будет, – вдруг послышался голос Истомина, занявшего боковое место снизу. – Меня и так никто не ждёт, кроме тётки, да и та только перекрестится, как за избавление меня от мучений жизненных.
– Я диплом должен был защищать в июне в архитектурной академии, – сказал Бомбалелло и спросил почему-то у Чалого: – А может, нам дипломы так раздадут, без защиты? Должны же они войти в положение, как думаешь? Нам даже бронь обещали, а потом декан вызвал весь поток ребят и направил всех в военкомат: мол, для формальности. Вот теперь половина тут, а другая половина на Мариуполь уехала. Там, говорят, жуть.
– Да-а-а, брат, подставил вас декан. Пацанов-студентов вместо преподавателей отправил на заклание. Сука он, Андрюха! – констатировал Чалый.
– Вот бля… ий потрох! Вернусь – первым делом ему морду набью! И не я один! – заключил Кибало.
– Помню, в институте у нас говорили: «Пошли декана матом – и познакомишься с военкоматом».
– Чалый, а ты-то чего пошёл, если тебе по возрасту уже дома сидеть положено? – вдруг оживился Могила.
– Понимаешь, соседи один за другим пошли, и я решил сходить в военкомат. А там вот такие пацаны, как Андрюха с Егоркой, и всякие инвалиды типа тебя. Куда, думаю, вы без меня? Надо вам подсобить, хотя с пятнадцатого года повоевать пришлось изрядно. Ничего, я крепкий. Не смотри, что шесть десятков в этом году покрываю.
– А я недолго думал и сразу, как объявили мобилизацию, мешок собрал, жену с сыном поцеловал – и до военкомата, – включился в разговор Руслан Гроз, уже расположившийся на верхней полке, лёжа на животе и глядя в окно. – Да и в забое сидеть, когда половина смены воюет, неудобно. Стыдно как-то, не по себе, что ли…
Появилась всегда красная и во всю ширь улыбающаяся рожа Виталика Семионенко:
– Мужики, не поверите! Мне на ДМ3 начальник цеха перед отпуском бронь выписал в военкомат, чтобы я, значит, смог вернуться через пару недель. Ну, мы там, в цеху, обмыли всё это дело как полагается. Я домой поехал на трамвае. Выхожу на остановке, а там у нас напротив дома «наливайка». Мне бы, дураку, сразу до хаты – и баиньки, чтобы наутро в военкомат бронь отнести, а тут губу так завернуло, что мочи нет, как выпить хочется. Ну и зашёл на рюмочку-другую…
Виталик замолчал, похлопал по нагрудным карманам. Вынул пачку сигарет с зажигалкой и направился было к тамбуру, как застывшие в ожидании продолжения рассказа парни хором вскрикнули:
– А дальше-то что было? Напился, что ли?
– А чего дальше? Вот с вами еду…
– А бронь?
– Видать, в потасовке потерял…
– В какой потасовке?
– Да я трезвый не всякому дамся, а тут пьяный. Вот и влепил одному военному с повязкой прямо в шнобель. Он обиделся, а дружки его меня не поняли… Да это всё херня. У меня вот мамка сейчас в России в командировке, а я ведь так домой и не попал, чтобы хоть записку оставить. Сгину – так и не узнает, под каким городом…
Семионенко направился к тамбуру, за ним последовала ещё пара курильщиков. Наступила неловкая пауза, которую не сразу нарушил Могила:
– Однако с вечера во рту ни маковки, а жрать-то хочется. Пойду командира поищу. Не зря же нам этот сухпай давали. Хватило бы на всех…
– Ну вот, – оживился Гроз, – кто о чём, а вшивый – о бане. Ты смотри, Могила, тут гальюнов только два на сто человек. Не подведи нас, братуха!
Не все, увлечённые общей беседой, и не сразу заметили, как за окном начал «отъезжать» опустевший перрон, на котором оставались два комендантских патруля и непонятно откуда взявшаяся девушка в короткой белой курточке, с растрёпанными тёмными волосами и сбитым на затылок синим платком. Она растерянно шла за уходящим поездом навстречу ветру, на ходу вытирая ладонью заплаканное и запачканное расплывшейся тушью лицо. Казалось, она разговаривает вслух с кем-то неведомым, обращаясь в сторону удаляющихся вагонов сквозь слёзы, не перестающие течь по покрасневшим щекам. Больше на перроне провожающих не было, а свинцово-серые тучи уже начинали выжимать из себя мелкие капли холодного мартовского дождя…
Плакало небо.
* * *
Уже почти трое суток эшелон вёз без малого полторы тысячи мобилизованных мужчин в далёкую неизвестность. За окном лежали российские заснеженные поля и придорожные населённые пункты, а по прямым столбам дыма из труб деревенских домов можно было догадаться, что на улице крепкий морозец. После уже наступившей в Донецке весны для пассажиров поезда было неожиданностью наблюдать зимнюю сказку под лучами яркого солнца.
Жизнь человека можно сравнить с поездкой в пассажирском вагоне, где главные этапы биографии похожи на станции. Короткие и длинные, беспосадочные и с пересадкой на другие поезда. Судьба ведёт нас по извилистому жизненному пути, как локомотив тянет по бесконечной хитросплетённой паутине железнодорожных путей сообщения согласно купленным билетам. Нас сопровождают попутчики до своих станций, кто-то едет дальше, кто-то сходит раньше, и его место занимает новый спутник. Рано или поздно доходит очередь и до вас. Новая остановка. Новый поворот судьбы – и пересадка в другой состав. Другие спутники, но вы ещё благодарно вспоминаете оставленных вами прежних товарищей по дороге. Вспоминаете, но уже знакомитесь опять и заводите разговор, задушевную беседу с новым человеком на вашем пути, в вашей судьбе. А как иначе? Как без задушевных откровений, если собеседник сойдёт на своей станции и вы с вероятностью до девяноста девяти целых и девяноста девяти сотых процента никогда не увидитесь? Ваши исповедания и задушевные байки останутся при вас, но пар выпущен, и вам намного легче двигаться дальше, до следующего попутчика, до следующей станции.
Но так бывает в гражданском поезде, где уровень цены и комфорта сводит в одном купе людей приблизительно равного достатка и социального положения. Солдатский эшелон не разделяет своих пассажиров по их общественноматериальному положению, нивелируя каждого с каждым как равного с равным. Все одинаковы, как братья, у всех один поезд, одна дорога, общая судьба. Общая до первого боя, до первого сражения, до первого снаряда. А дальше…
