с Лёхой, но умом застрял где-то на уровне начальных классов. Пользы от Лазаря как от работника было мало, но он приходился дальним родственником бригадиру, потому его тут и держали.

Лазарь плюхнулся рядом с Киром, обдав того застарелым запахом мочи и пота. Кир почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

— Ну? — Лазарь протянул большую грязную ладонь.

— Чего ну?

Киру хотелось садануть Лазаря прямо в жёлтые вонючие зубы, но брезгливость пересилила. Даже дотрагиваться до этого ушлёпка было противно — потом век не отмоешься.

— А то! Со старшими надо делиться.

Лёха отсыпал в протянутую ладонь несколько таблеток.

— Мало, всё давай.

— Ты часом не…

Злые маленькие глазки Лазаря ещё больше сузились, превращаясь практически в щёлочки.

— Ща Колобка позову.

Он не блефовал, все знали — Лазарь может. Ему прямо удовольствие доставляло заложить кого-нибудь бригадиру, оттого особо с ним и не связывались. Лёха негромко выругался и сунул весь пакетик в протянутую ладонь. Прошептал едва слышно:

— Подавись.

Лазарь заржал. Потом открыл рот и высыпал зараз всё содержимое пакетика. Активно задвигал челюстями, громко причмокивая. Тонкая ниточка беловатой, слегка пузырящейся слюны покатилась по грязному подбородку. Выглядело всё это преотвратно. Кира замутило.

Лазарь закрыл глаза и откинулся к стене.

Он ещё какое-то время посидел рядом с ними, ждал, наверно, когда дурь ударит по мозгам в его тупой башке, хотя Кир сомневался, что у Лазаря вообще есть по чему ударять. Так оно, видно, и было, потому что спустя несколько минут, Лазарь, как ни в чём не бывало, открыл глаза, поднял руку и снисходительно потрепал Кира по плечу:

— Ну бывайте, мелюзга. В следующий раз, когда закидываться соберётесь, не забывайте дядю пригласить.

Он, кряхтя, встал и развалистой походкой пошёл прочь. Словно, и не выжрал почти полный пакетик таблеток только что.

— Чтоб ты сдох, гнида вонючая, — от души пожелал ему вслед Лёха.

Технический перерыв был испорчен, и парни, хоть и нехотя, но вернулись к работе. Длинные ряды картофеля тянулись к центру этажа, к застеклённым окнам офисов — пятачку яркого света, где трудились конторские учётчицы, а начальство, устав от решения производственных задач, тихонько подрёмывало в удобных креслах.

— Всё! Не могу больше, — Кир отбросил в сторону мотыгу.

Лёха Веселов удивлённо посмотрел на него.

— Пойду отолью, — пояснил Кир.

— Что за фигня?

Из туалета раздавались странные звуки. Кто-то то ли надрывно кашлял, то ли блевал, то ли делал и то, и другое вместе.

Кирилл осторожно толкнул дверь и с опаской заглянул внутрь. Звук доносился из туалетных кабинок.

— Эй, — тихо позвал Кир. — Всё нормально?

Он прошёл в туалет. В одной из кабинок с выломанной дверцей сидел на толчке Лазарь, выпучив глаза, и из его горла вырывался саднящий булькающий кашель.

— Т-т-ты… чего? — Кир попятился назад, не в силах оторвать взгляд от спущенных штанов и худых ног, покрытых густой рыжеватой шерстью.

— Ы-ы-ы, — просипел Лазарь, сдавленно булькнул и выплюнул прямо на Кира сгусток мокроты.

— Фу, — Кир развёл в стороны руки, хотел выругаться, но Лазарь, вдруг прекратив кашлять, бесчувственным кульком повалился вперёд, уткнувшись лицом в серый кафель.

— Лёха! Лёха! Сюда!

Кир не помнил, как выскочил из туалета, вопя и размахивая руками. Ему всё чудилось, что где-то за спиной хрипит Лазарь.

* * *

— Ох ты ж боже ж мой, — охал Колобок, пока они с Лёхой волокли тяжёлое негнущееся тело Лазаря до медпункта. — Что ж это такое-то? Что же такое?

Кир держал Лазаря за плечи, и, хоть ему и приходилось тяжелее, чем Лёхе, он всё же был в глубине души рад, что ему не нужно было касаться руками голых лазаревских ног, да лицезреть сморщенные лазаревские причиндалы. Лёха тоже старательно отводил взгляд, чертыхаясь сквозь зубы и запинаясь всякий раз, когда идущий сзади Колобок, наступал ему на пятки.

В медпункте они уложили Лазаря на койку, которую указала медсестра.

— Штаны бы хоть на него надели, — лицо медсестры брезгливо скривилось.

— Сами надевайте, — буркнул Кир. — Чего мы нанимались что ли.

— Ирочка, да ты послушай его, послушай. Жив он, жив? — Колобок суетился рядом, то и дело всплёскивая своими маленькими ручками.

Медсестра взяла руку Лазаря, нащупала пульс.

— Кажется, есть, — и повернувшись к бригадиру, спросила. — Звонить что ли в интенсивку?

Во взгляде медсестры мелькнуло что-то такое, что Киру не понравилось. Да и с чего ей спрашивать у Колобка разрешения? Он за медицину не отвечает.

— Погоди, погоди, Ирочка, — забормотал он. — Сейчас… может ещё очнётся.

Он повернулся к парням, посмотрел на одного, потом на другого.

— Ну, давайте говорите, принимали чего?

Кирилл переглянулся с Лёхой. Дело принимало нехороший оборот.

— Вы чего, Евгений Геннадьевич. Чего мы принимали? Ничего мы не принимали, — Кир постарался вложить в свой голос больше возмущения. Не хватало ещё, чтобы их заподозрили в приёме наркотиков на рабочем месте. Тут одним штрафом точно не отделаешься.

— Ты подожди, подожди, — бригадир приблизился к нему, внимательно посмотрел снизу вверх, сказал вкрадчиво. — Не торопись, парень. Скажи, вот как на духу. Не бойся. Жрали свой чёртов холодок или нет?

— Нет!

Они с Лёхой выпалили это почти одновременно. Колобок опять открыл было рот, но тут тело лежащего на койке Лазаря выгнулось дугой, и он опять закашлялся, брызгая слюной в разные стороны.

— Я звоню в интенсивку, Евгений Геннадьевич, — крикнула медсестра, метнувшись к телефону.

— А! — Колобок в сердцах махнул рукой, и, кажется, в первый раз на памяти Кира крепко и забористо выругался.

Глава 4

Глава 4. Павел

К грузовому лифту на двадцать шестом этаже Павел Григорьевич Савельев подошёл к самому концу погрузочных работ. Почти все ящики и коробки, которые должны были отправиться наверх, уже были занесены в лифт, но у дверей и в самом лифте всё ещё суетились люди, что-то расставляя, что-то закрепляя. Бригадой грузчиков руководил человек, уже немолодой, но ещё крепкий, с лицом, острым и резким, словно резчик вырезал его из грубого неподатливого камня и, вырезая, торопился, оставляя некрасивые глубокие следы-прорези. Человек отдавал приказания негромким, но властным голосом, и этот негромкий голос направлял всю работу, делал её слаженной, чёткой, такой, что Павел невольно залюбовался.

Павел Григорьевич остановился чуть поодаль, давая людям спокойно закончить начатое. За спиной тихонько бубнил Костя, охранник. За те несколько лет, что Костя был в его охране, Павел уже привык и к вечному Костиному бубнежу, и к недовольной физиономии — это стало почти фоном, исчезни который, и привычный мир пошатнётся, станет чем-то другим, не лучше, не хуже — просто другим.

— Вот не