Шрифт:
Закладка:
Это третья смерть близкого человека Сэма. (До этого скончались его отец и брат Бенджамин). Писатель за несколько дней до трагедии видел смерть брата во сне. С тех пор он верил в вещие сны и много писал о них.
Если со снами все понятно, то еще хорошо бы выяснить, почему это так важно – ну был и был лоцманом, ну мечтал о море в детстве и юности? Не все мечты, как мы знаем, реализовываются, не все планы, даже реализованные, приносят счастье или успех. Но в данном случае это важно – Марк Твен мечтал вести за собой. Да, если бы Гражданская война не изменила уклад жизни всей страны, а речное пароходство на любимой реке Сэмюэла не заглохло, он бы был прекрасным лоцманом. Величайшим даже, наверное. Но он стал величайшим. Пусть не лоцманом. А тем, кто тоже ведет за собой. Писателем, лидером мнений. И стал управлять не кораблем на реке, а потоком мыслей и чувств огромного количества людей. И до сих пор это делает.
…Дальше начинаются поиски Сэмюэлем работы, поиски себя. Здесь снова возникает старший брат Орион, который участвует в предвыборной кампании Авраама Линкольна и получает пост секретаря помощника губернатора Невады на Дальнем Западе США. У него Сэм бесплатно работает помощником.
Были и неудачные попытки поиска золота и серебра на Невадских приисках.
Пока младший брат промышлял на приисках, Орион отправил тексты Сэма редактору «Территориал Энтерпрайз». Тот предложил талантливому литератору работу репортером с окладом 25 долларов в неделю. Сэм проработал здесь два года и написал не мене 200 заметок, правдивых – о драках, балах, концертах и пожарах – и малоправдоподобных, например, о найденном окаменелом человеке на реке Гумбольдт – на самые разные темы.
«Окаменелый человек» прекрасен!
«Чтобы показать, как трудно с помощью шутки преподнести ничего не подозревающей публике какую-либо истину или мораль, не потерпев самого полного нелепого поражения, я приведу два случая из моей собственной жизни.
Осенью 1862 года жители Невады и Калифорнии буквально бредили необычайными окаменелостями и другими чудесами природы. Трудно было найти газету, где не упоминалось бы об одном-двух великих открытиях такого рода. Увлечение это начинало становиться просто смехотворным. И вот я, новоиспеченный редактор отдела местных новостей в газете города Вирджиния – Сити, почувствовал, что призван положить конец этому растущему злу; все мы, я полагаю, испытываем по временам великодушные, отеческие чувства к ближнему. Чтобы положить конец этому увлечению, я решил чрезвычайно тонко высмеять его. Но, по-видимому, я сделал это уж слишком тонко, ибо никто и не заметил, что это сатира. Я облек свой замысел в своеобразную форму: открыл необыкновенного окаменелого человека.
В то время я был в ссоре с мистером ***, новым следователем и мировым судьей Гумбольдта, и я подумал, что мог бы попутно слегка поддеть его и выставить в смешном свете, совместив, таким образом, приятное с полезным. Итак, я сообщил со всеми мельчайшими и убедительнейшими подробностями, что в Грейвли – Форд (ровно в 120 милях от дома мистера ***, и добраться туда можно лишь по крутой горной тропе) обнаружен окаменелый человек и что в Грейвли – Форд для освидетельствования находки прибыли все живущие поблизости ученые (известно, что в пределах 50 миль там нет ни одной живой души, кроме горстки умирающих с голода индейцев, нескольких убогих кузнечиков да четырех или пяти сарычей, настолько ослабевших без мяса, что они не могли даже улететь); и как все эти ученые мужи сошлись на том, что этот человек находился в состоянии полного окаменения уже свыше 300 лет; и затем с серьезностью, которой мне следовало бы стыдиться, я утверждал, что как только мистер *** услышал эту новость, он созвал присяжных, взобрался на мула и, побуждаемый благородным чувством долга, пустился в ужасное пятидневное путешествие по солончакам, через заросли полыни, обрекая себя на лишения и голод, – и все для того, чтобы провести следствие по делу человека, который умер и превратился в вечный камень свыше 300 лет назад!
И уж, как говорится, «заварив кашу», я далее с той же невозмутимой серьезностью утверждал, что присяжные вынесли вердикт, согласно которому смерть наступила в результате длительного нахождения под воздействием сил природы. Тут фантазия моя вовсе разыгралась, и я написал, что присяжные со свойственным пионерам милосердием выкопали могилу и уже собирались похоронить окаменелого человека по христианскому обычаю, когда обнаружили, что известняк, осыпавшийся в течение веков на поверхность камня, где он сидел, попал под него и накрепко приковал его к грунту; присяжные (все они были рудокопами на серебряных рудниках) с минуту обсуждали это затруднение, а затем достали порох и запал и принялись сверлить отверстие под окаменелым человеком, чтобы при помощи взрыва оторвать его от камня, но тут мистер *** с деликатностью, столь характерной для него, запретил им это, заметив, что подобные действия граничат со святотатством.
Все сведения об окаменелом человеке представляли собой от начала до конца набор самых вопиющих нелепостей, однако поданы они были так ловко и убедительно, что произвели впечатление даже на меня самого, и я чуть было не поверил в собственную выдумку. Но я, право же, не хотел никого обманывать и совершенно не предполагал, что так оно получится. Я рассчитывал, что описание позы окаменелого человека поможет публике понять, что это надувательство. Тем не менее, описывая его позу, я совершенно намеренно то и дело перескакивал с одного на другое, чтобы затемнить дело, – и мне это удалось. То я говорил об одной его ноге, то вдруг переходил к большому пальцу правой руки и отмечал, что он приставлен к носу, затем описывал положение другой его ноги и тут же, возвращаясь к правой руке, писал, что пальцы на ней растопырены; потом упоминал вскользь о его затылке и снова возвращался к рукам, замечая, что большой палец левой приставлен к мизинцу правой; снова перескакивал на что-нибудь другое и снова возвращался к левой руке и отмечал, что пальцы ее растопырены, так же как пальцы правой. Но я был слишком изобретателен.
