Сабрина застыла от ужаса. Брекенбок нависал над ней… его рот исказился, сквозь крепко сжатые зубы вырвалось звериное рычание.

– Я не хотела! – прошептала Сабрина. – Не хотела… не убивайте!

Брекенбок вдруг резко моргнул и затряс головой, будто стряхивая с себя налипшую паутину. Отвернувшись от куклы, он поднялся на свои длинные ноги и потопал к окну. Отодвинув шторку, хозяин балагана замер, уставившись на дождь.

Сабрина испуганно глядела ему в спину. Цвета его костюма (половина жилетки шута была белой, другая – черной; то же и с колпаком) будто подчеркивали, что два противоречивых естества слились в нем, и каждое пыталось взять верх. Белое и черное… Эти резкие смены настроения, эти приступы ярости… Он был способен на такие поступки, от которых ужаснутся и самые злобные и жестокие из злодеев, но при этом он был… нет, не добр, разумеется, а всего лишь человечен.

Брекенбок что-то нащупывал у себя на голове. Его дрожащие пальцы касались колпака, будто проверяли, там ли оно до сих пор… а может, его там нет и не было никогда?

Сабрина знала, что он ищет. Сразу, как Гуффин притащил ее в «Балаганчик», она заметила этот старый круглый шрам, словно след, оставленный пулей. Теперь она поняла, что то была отнюдь не пуля.

– Этот звук. Ты слышишь, кукла? – спросил шут, не оборачиваясь.

Сабрина не слышала – играл граммофон, по крыше стучал дождь, капала вода в ночной горшок на полу. Она предположила, что звук, о котором сказал шут, раздавался лишь в его голове.

– Этот обреченный, гнетущий звук. Этот страшный звук. Скрип…

– Скрип? – Сабрина отчетливо представила себе жуткий скрип ручной дрели, закручивающей сверло в голову ребенка. Ей стало дурно.

Но хозяин балагана в очередной раз доказал, что понять его не так-то просто.

– Колес.

Развернувшись, Брекенбок прошел через весь фургончик к тяжелому бархатному занавесу, висевшему в дальнем от входа конце дома на колесах, и отдернул его.

Кукле предстало небольшое помещение – кабина безрельсового трамвая. Там были два кресла, рычаги управления, сигнальный гудок, самораздувающиеся меха и котел с топкой, над которым замерла механическая рука для подачи угля. Большие окна скрывались под тяжелыми проклепанными ставнями.

Потянув за рычаг, шут поднял ставню на главном окне. В ночной темноте, еще и за сплошной полосой дождя ничего было не разглядеть. Но он видел. И руки его дрожали от этого зрелища. Страх Брекенбока передался и Сабрине.

– Что там такое? – дрожащим голосом спросила она.

– Будка, – прошептал Брекенбок. – Будка едет.

Кукла прислушалась, и до нее будто бы донесся обреченный собачий вой.

– Отлавливают бродячих собак в Фли, – пояснил Брекенбок. – А потом отправляют их на живодерню, где с них сдирают…

– Но кто это делает? – перебила Сабрина, не в силах слушать, как именно убивают бедных животных. – Полиция?

– Кто-кто, но точно не полиция… – Хозяин балагана испустил вздох облегчения. – Все. Проехала.

Закрыв окно и задернув занавес, Талли Брекенбок подошел к кукле и уселся на свой табурет.

– Нужно доделать работу, – сказал он и рассеянно огляделся – от его вспышки ярости не осталось и следа. – Где же мои нитки? – Он обнаружил катушку изумрудных ниток и воткнутую в нее иглу в кармане штанов.

Брекенбок принялся умело штопать дыры на зеленом платье – иголка заплясала в пальцах шута. Сабрина неотрывно следила за каждым его движением.

– Лизбет сделала бы лучше, – сказал он, – но, думаю, и так сойдет. Обойдемся без заплаток.

– Господин Брекенбок…

– Да, жаль, что малышки Лизбет здесь сейчас нет. Вот она – настоящая мастерица…

– Господин Брекенбок…

– Не бойся, я не стану тебя убивать – как я поставлю пьесу без главной актрисы?

– Господин Брекенбок…

– И Будка уже проехала. Бояться нечего…

– Господин Брекенбок…

– Да что такое?!

– Что находится в ящике стола? – напрямую спросила кукла. – Что вы нашли? Это ведь как-то связано со мной! Что это?

Брекенбок молчал, раздумывая. Пауза становилась невыносимой. Наконец он кивнул, что-то решив.

– Ладно, я расскажу. Думаю, ты должна знать. Это вырезка из газеты «Фонарь» выпуска двух с половиной годичной давности. На ней – фотография. Тот, кто на ней запечатлен, может показаться тебе знакомым, ведь…

В двери раздался стук. Жестом велев кукле хранить молчание и воткнув иглу в подол ее платья, он поднялся и потопал на своих ходулях к двери. Отворил. Сабрина повернула голову и увидела очертания чьей-то фигуры, застывшей на фоне дождя. Стоявший у входа в фургончик человек что-то сказал, и хозяин балагана кивнул. Захлопнув дверь, он подошел к окну и полностью раздвинул шторки в стороны.

Под дождем, сжимая в одной руке раскрытый зонт, а в другой – фонарь, стоял Гуффин. Задрав голову, Манера Улыбаться глядел куда-то вверх. Сабрина не знала, что он там высматривает, но Брекенбок, приблизившись вплотную к окну, различил: из темного ночного неба к его главному актеру медленно спускалась какая-то коробка, прицепленная к воздушному шарику. Бандероль, отправленная из люка почтового дирижабля, была все ближе и ближе…

Как и любой человек, ожидающий посылку с нетерпением и наконец ее дождавшийся, Гуффин выглядел откровенно довольным. Даже больше, чем следовало бы…

– Вот ведь мерзавец, – пробормотал Талли Брекенбок себе под нос.

– Что? – спросила Сабрина испуганно.

– Он улыбается…

***

– Ну почему? Почему ты требуешь от меня это? – пробормотал промокший насквозь человек, стоящий у часовой мастерской «Маятник Матильды», что на углу улиц Бремроук и Файни. – Я не хочу… я уже сделал все, что ты велел, и чем это обернулось?

Чернила на листке бумаги, который он сжимал в руке, растекались, смешиваясь с ливнем, и сама записка стремительно превращалась в грязную рвань.

Промокший человек скомкал ее, и, захлопнув круглую крышку уличного приемника пневмопочты, нехотя отправился в путь – у него не было выбора.

Он и сам сейчас походил на этот бумажный комок. Шляпу промокший человек потерял – она уплыла от него в неизвестные дали, в башмаках и карманах пальто хлюпала вода, а шарф превратился в склизкую