дых – что? – тоска? – модное теперь слово депрессия? Чувство собственного бессилия? Обострилась старая болезнь – последствия давней аварии, – и он почти три недели, как когда-то в детстве, пролежал в кровати. Не мог даже толком подняться: кружилась голова, тошнило, еда вставала комом в горле. Только выкарабкался, разболелись суставы. Руки и ноги не слушались, не мог поднять даже сумку с продуктами на этаж. Хорошо, попался хороший врач. Долго его осматривал, щупал, назначил лекарства, приходил почти каждый день навещать, Люда подсовывала ему маленькие гостинцы и денежку. В общем, поставили на ноги. Жить стало сносно. А только страх того, чтобы оказаться беспомощным, обузой для близких на старости лет, не покидал больше Николай, тяжелым ярмом висел на сердце. Николай даже пару раз заговаривал об этом с сыном. Дескать, если что, дайте лишнюю пилюлю или выдерните провод – и все. Люда и сын сердились. Говорили, чтобы он выбросил все эти мысли из головы, что нечего дурить, зачем еще существуют близкие люди… И Николай замолчал.

Он не любил раздражать других по пустякам. Всю жизнь старался обходиться сам. После выздоровления ходил в магазин, потихоньку копался в гараже. Внутри поутихло. Немного даже отпустило. И вдруг сегодня этот сон. Даже не сон, воспоминание.

Он лежит, маленький, на кушетке и чувствует, как холодеет его тело. На мгновение ему стало страшно, а потом, словно лопнула какая-то струна. Тяжесть в голове, испарина, беспокойная ломота в костях по всему телу прошли, и он увидел себя как бы со стороны, сверху, лежащим под одеялом. Мать была на работе, бабушка что-то вязала. Потом он захрипел – нет, не он – его тело, – и она подняла голову.

– Иди! – вдруг услышал он откуда-то сверху.

Бабушка была уже у кровати, беспокойно трясла его за плечи, прижимала к себе, гладила по головке, растирала спину. Потом аккуратно положила на кровать, поправила волосы, пошла звонить матери.

– Иди!

Николай знал, что ему нужно вернуться обратно. Но отчего-то ему не хотелось. Ему было хорошо и легко.

– Иди!

Сильный толчок в спину. Кто-то буквально впихнул его назад в тело.

Потом пришел доктор, мама, примчался разгоряченный сенокосом дед. Они о чем-то говорили, мама украдкой вытирала глаза, а он на следующий день пошел на поправку.

А ведь мог и не возвращаться. Умереть. Да он сам бы и не вернулся тогда. Его вернули. Зачем? Не было бы его, и сейчас Люде не приходилось бы бегать по больницам, выпрашивать для него талончики, капельницы, консультации специалистов. И сыну не надо было бы мотаться через весь город, чтобы отвезти отца в больницу. После болезни сам за руль Николай садиться еще не решался: не доверял себе; надеялся окончательно оклематься к лету. Дачный сезон. Много работы. Люде одной не справится, а дети не спешили помогать; говорили, что все могут купить в магазине. Но варенье и яблоки домашнего производства любили. И на капусту с картошкой не тратились. Правда, здесь Николаю пенять было нечего: всей семьей, дружно копали огород, пололи, окучивали. И все же с некоторого времени он стал чувствовать себя чужим в доме.

Как маленько отошел, стал больше гулять. Пропадал в гараже целыми днями, наводил порядок: выкидывал мусор, накопившийся за годы жизни. Переделал верстак. Он не хотел доставлять беспокойство своей смертью, не хотел, чтобы близкие потом ругались, решали, что куда деть. Хотел распорядиться всем сам. Уйти и не оставить следа на этой земле.

Клубника для внучки

30 августа, после очередной ссоры с бабушкой, Дарья объявила голодовку. Все началось с клубники. Придя домой после университета, уставшая и голодная, она с удивлением обнаружила на кухонном столе целую миску ее любимой ягоды. «Откуда бы это?» – подумала Даша, пожала плечами и, решив не вдаваться в детективные поиски, села есть сочную сладкую ягоду, по всему видно только что сорванную с грядки. Настоящую. Немагазинную. Немного шершавую на языке. Буквально тающую во рту и оставляющую после себя приятный аромат свежести.

Она ела не спеша, откусывая от ягод маленькие кусочки, наслаждаясь моментом. Сегодня судьба подарила ей праздник.

– Что ты ешь? – резко открыв дверь на кухне, грубо спросила бабушка.

– А что? Не заслужила? – сразу бросилась в атаку Даша. – Или тебе жалко?

Бабушка Соня отпрянула назад, словно уклоняясь от удара, скривив лицо, махнула рукой в сторону внучки.

– Да ешь, сколько хочешь. Тоже мне барыня. Это я для варенья оставила, а для еды в холодильнике стоит. Хоть бы спросила. Не собирала, а лопаешь.

– Кусом хлеба меня попрекаешь? – мгновенно взвилась Дарья. – Знаю, если бы не дед, ты бы меня на порог не пустила, а теперь что? Выгнать меня хочешь? То не делай, так не говори! Не выйдет. Это я когда от матери ушла, была никем, а теперь у меня есть право. Дед завещал мне свою часть квартиры, и я буду здесь жить, нравится тебе или нет. И делать то, что хочу…

Она хотела сказать что-то еще, но обида и гнев комом вставали в горле. Испоганить такой момент!.. На это была способна только ее бабушка.

– Лечиться надо, если нервы больные, – не растерявшись, возразила внучке старушка и вышла из кухни, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Не понимала она современную молодежь. Живут на всем готовом, все вдоволь, не то, что раньше, в ее детстве и юности, когда были голод и разруха, а еще до этого страшная война. Бабушка Соня была совсем маленькой, но помнила многое. «Неблагодарные, – подумала она про себя. – Но это мы сами виноваты. Вырастили потребителей, а ничего-то они не умеют. Только кричать и качать права». Впрочем, подобные инциденты случались в их семье часто, и бабушка надеялась, что через пару часов внучка отойдет.

– Вожжа под хвост попала. Замуж надо, – тихо пробормотала бабушка Соня и пошла включать телевизор.

Начиналась ее любимая программа.

В берестяных лаптях

Хотел бы я по воду пойти,

Хотел бы я к реке по воду пойти,

Ног не намочить.

Встал бы я утром рано-раненько,

Взял бы бадью, пошел к речке маленькой.

Сказал бы ей:

Унеси, река, все дела мои,

Все грехи мои, грязь исподнюю.

А дай мне, река, силу верную,

Веру крепкую да худого хоть коня.

Пусть хоть плохонького.

Понесет он меня, сивка, в чужую землю.

В чужую землю к царю лютому,

К царю лютому, немилому.

Негрешно будет там на чужого пса лютовать,

Вилы точить да мочалы мочить.

Раздроблю душу в