это время, — будет рассказывать Иванов, — я помнил, о Зорге. Мой интерес, возникший к нему еще в Москве, не ослабевал. Но пока общение наше было невозможным. Впрочем, вскоре в этом направлении я сделал первый шаг».

В апреле 1941 года в Токио из поездки в Берлин и Москву возвращался министр иностранных дел Японии Иосуке Мацуока.

Консул Виктор Зайцев приказал Иванову собираться.

— Мы едем встречать Мацуоку. Есть дело и для тебя.

Михаил Иванович по военной привычке не любил задавать лишних вопросов. Это потом он поймет — Зайцев, который принял на связь «Рамзая» и провел с ним несколько встреч, решил, что пришло время показать молодому оперативнику их особо ценного агента — Зорге.

На аэродроме Ханеда министра встречали высокопоставленные японские чиновники, дипломаты, военные. Иванов находился в группе советских дипломатов вместе с советником Дмитрием Жуковым и консулом Виктором Зайцевым.

Выбрав удобный момент, Зайцев обратил внимание Иванова на немецкого журналиста Рихарда Зорге. Он стоял невдалеке с коллегами-журналистами.

Самолет совершил посадку и подрулил к зданию аэровокзала. В открытых дверях появилась характерная фигура Мацуоки. Толпа встречавших пришла в движение, защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки. Корреспонденты устремились к самолету. Зорге задержался, а потом не спеша, слегка прихрамывая, зашагал к лайнеру.

Он прошел рядом с советскими дипломатами, не обращая на них никакого внимания. Иванов увидел по-европейски одетого человека, средних лет, без головного убора. Прядь темных волос спадала на лоб. Он был оживлен, шутил с шагавшими рядом коллегами.

Возвращение Мацуоки из европейского вояжа внесло оживление в журналистские и дипломатические круги. Японские газеты вовсю расхваливали дипломатическое мастерство и политическую дальновидность министра.

«Через два дня после возвращения Мацуока, — вспоминал Иванов, — я уже шифровал донесение Зорге в Москву, полученное через тайник. Сообщение содержало краткий отчет о переговорах Мацуока с Гитлером и Риббентропом в Германии, со Сталиным и Молотовым в Москве, не оставляя ни малейшего сомнения в том, что оно готовилось на основе анализа и обобщения достоверных материалов.

Я без труда уловил из текста сообщения, что Мацуока осведомлен о предстоящей войне Германии против Советского Союза, а подписание пакта о нейтралитете — не более, как дымовая завеса для русских.

В данном случае Зорге, скорее всего, хотел подчеркнуть скрытый характер миссии Мацуока в Берлин и в Москву, и указать, что японская дипломатия ведет накануне «большой войны» игру с высокими ставками.

Меня, откровенно говоря, покорил жесткий тон доклада Зорге об опасности войны, его анализ позиции Риббентропа и Мацуока».

Действительно, доклад «Рамзая» резко контрастировал с тоном японской прессы, которая много писала об «особом расположении» И. Сталина к японскому гостю, о «теплых проводах» и «горячих рукопожатиях» на Ярославском вокзале, что советский руководитель позволял себе крайне редко.

Иванов хорошо помнит настроения тех месяцев. После вспышки военной активности 1939–1940 годов — событий на Халхин-Голе, нападения Германии на Польшу, советско-финской войны, поражения Франции, казалось, наступила «оперативная пауза», некоторое затишье. Создавалась видимость, что Германия нуждается в передышке. Так оно и было, она нуждалась в передышке, но только для того, чтобы подготовиться к новой войне против СССР.

Япония тоже не отставала от своего старшего союзника. Она провела переговоры с СССР, США и Китаем, завершила разработку плана боевых действий Квантунской армии («Кантоку-эн») против Советского Союза.

Военно-морское министерство Японии готовило внезапный удар по главным силам США на Тихом океане.

Между различными политическими и военно-промышленными силами страны существовали разные взгляды на варианты ведения будущей войны. Но по главному вопросу — быть или не быть войне — разногласий не существовало. В Японии возобладал милитаристский дух «бусидо».

Второй раз капитан Иванов встретил Рихарда Зорге на приеме, устроенном одним из японских дипломатов в отеле «Нью-Гранд», который располагался невдалеке от театра Такарадзука. Хозяином был первый секретарь МИДа Такеучи, недавно приехавший из Москвы. Кроме представителей дипкорпуса здесь было много иностранных журналистов. Все возбужденно обсуждали недавнее поражение англичан под Дюнкером.

В группе представителей зарубежной прессы Михаил Иванович заметил и Рихарда Зорге. Он что-то весело говорил французу из агентства «Гавас». К ним присоединились другие участники приема. Слышался смех. Это Зорге рассказывал анекдоты. Похоже, на подобных собраниях Рихард был душой компании и с удовольствием исполнял эту роль.

Иванов вспомнил недавнюю шифровку Зорге и подумал, что он знает о «Рамзае» многое, а вот тот о нем — ничего. Впрочем, Михаил Иванович не был самолюбив, и свято исполнял наставления руководства: никоим образом не проявлять какого бы то ни было любопытства к агенту, держаться подальше от него.

Это требование относилось и к членам резидентуры Зорге. Он знал всех заочно, но никого лично. Правда, однажды жизнь свела его случайно с четой Клаузенов, Максом и Анной.

Как-то группа сотрудников советского посольства выезжала на экскурсию для осмотра жемчужины храмовых ансамблей Никко. В Японии бытовала поговорка: «Не говори красиво, если не видел Никко!»

Впрочем, для разведчиков посещение праздников и знакомство с местными обычаями, осмотр исторических памятников, это еще одна возможность изучения страны и установление знакомств как с японцами, так и с иностранцами. Именно там он и встретил Клаузенов. Они находились в другой туристической группе, и их окликнули перед посадкой в автобус.

История радиста резидентуры Клаузена и его жены была весьма не простой. В 1933 году после работы в Шанхае Рихард Зорге возвратился в Москву, поселился в гостинице «Новомосковской» и с удовольствием диктовал на машинку страницы своей новой книги о Китае. А вот у Клаузена с возвращением в Советский Союз возникли немалые трудности. У Анны Жданковой, дочери русского эмигранта, на которой женился Макс, не было загранпаспорта. А ведь, по легенде, немецкий коммерсант возвращался в Германию. Уладить сложности удалось с помощью старых связей в германском посольстве.

Казалось бы, все волнения позади. Возвращение в Советский Союз принесет радость и облегчение. Но не тут-то было. Радисту-разведчику припомнят женитьбу на эмигрантке. Хотя она помогала Максу в его трудной разведработе, рисковала. Это не в счет. И отправилась чета Клаузенов в «ссылку», в российскую глубинку, в Республику немцев Поволжья, что в Саратовской области.

Макс, теперь он уже не Клаузен, а Раутман, стал механиком в городке Красный Кут, а Анна завела свое хозяйство — кур, коз.

Иванов вспомнил фотографию из личного дела Клаузенов той поры: он — в телогрейке, сапогах, она — хозяйка большого подворья в окружении домашний живности. Теперь эта чета выглядела совсем иначе. На Максе была модная стеганая куртка, сумка через плечо, на груди дорогой японский фотоаппарат. На Анне короткая меховая шубка, шапочка-картузик, темные очки. Они заботливо помогали друг другу при посадке в автобус.

«Что ж, в этом и есть талант разведчика, — подумал тогда Иванов, — дабы в нужных обстоятельствах быть естественным и в роли провинциального механика и его жены, и в роли респектабельных немецких коммерсантов в Японии».

Все большую