Шрифт:
Закладка:
Правда, через 30 лет тот же Бронин, под псевдонимом Я. Горев, напишет книгу о Рихарде Зорге, захлебываясь в похвалах и давая совсем иные оценки деятельности разведчика.
Весьма показательным является доклад И. Сталину исполняющего обязанности начальника Разведывательного управления майора государственной безопасности Семена Гендина в 1937 году. Он точно отражает настроения руководства и некоторых сотрудников военной разведки по отношению к Зорге.
«Представляю донесение нашего источника, — пишет Гендин, — близкого к немецким кругам в Токио». И тут же следует примечание: «источник не пользуется полным нашим доверием, однако некоторые его данные заслуживают внимания».
Вот такая интересная формулировка. Тем не менее Сталин тоже хочет узнать, «что выдумал наш немец в Токио». А «выдумал» он весьма важную информацию, прислал шифровку, в которой сообщал, что после завершения боевых действий во Франции, главные силы Германии будут переориентированы на Восток, против Советского Союза.
Однако вопрос начальником Разведуправления поставлен прямо и недвусмыленно: верит ли он Зорге? «Да, верит!» «Почему?» — хочет знать Проскуров.
— Потому, — отвечает Иванов, — что информация «Рамзая» подтверждается жизнью, то есть сведения, которые он передает, правдивы.
Возьмите сообщение о заключении «Антикоминтерновского пакта», а упреждающие данные о начале войны Японии в Китае в 1937 году, о событиях в Монголии летом 1939 года.
— Верно, товарищ Иванов, — сказал Проскуров. — Будем защищать Зорге.
…Той ночью начальник военной разведки вернулся из Кремля под утро. Выглядел усталым и расстроенным. Иванов, принимая личное дело «Рамзая», вопросительно посмотрел в глаза комдиву. Проскуров ничего не сказал, только развел руками. Что это означало, капитан в ту минуту спросить не решился, а потом уже не было возможности. Руководитель Разведуправления приступил к передаче дел генерал-лейтенанту Филиппу Голикову.
Вскоре Проскуров убыл на Дальний Восток. Дальше его судьба сложилась трагически. 27 июня 1941 года он был расстрелян.
До свидания, Москва!
Дел у капитана Михаила Иванова было невпроворот. В его обязанности входили встречи и проводы убывающих за границу офицеров зарубежных аппаратов, подача заявок на изготовление паспортной документации, денежные переводы, поддержание связей с различными административными, транспортными, гостиничными учреждениями, работа с семьями разведчиков, оставшихся в Москве.
На дворе стоял август, и ему предстояло познакомиться с женой Рихарда Зорге Екатериной Максимовой. Она жила в общежитии политэмигрантов на Софийской набережной. Отдельную комнату, вместо полуподвала в Нижнекисловском переулке, Катя получила с помощью Разведуправления. И вот теперь Михаил Иванов и Люба Фейгина шли в гости к Максимовой.
«Екатерина Александровна, — будет воспоминать позже Михаил Иванович, — встретила нас на входе в общежитие. Я увидел красивую женщину лет тридцати, ничуть не «французистую», как любил выражаться писатель Виктор Астафьев. Открытое русское лицо, большие внимательные глаза свидетельствовали об искренности и приветливости хозяйки. На ней была черная юбка и светлая с длинным рукавом блузка. Она поспешила к нам навстречу, и чуть прильнув щекой к Любе, как давней знакомой, подала мне руку: «Катя!» Через секунду она уже тащила нас на верхний этаж…»
В последующие месяцы Михаил Иванович несколько раз посетит квартиру Максимовой — передаст письма от мужа, деньги, продовольственные пайки.
Иногда их встречи будут проходить на бульваре у памятника Гоголю. «Мы двигались по хрупкому льду полуофициальных, полудружеских отношений, — скажет он. — Я чувствовал, что Катя хотела о многом меня расспросить, но делала это крайне осторожно. Естественно, что и я не мог особенно распространяться».
В середине декабря 1940 года Зорге обратился к начальнику Разведывательного управления с просьбой разрешить ему приезд в Москву, на лечение. Он напомнил, что с 1935 года не был в отпуске, а в 1938-м попал в автомобильную аварию и сейчас нуждался в квалифицированной медицинской помощи в условиях стационара.
Зорге так же заметил, что в отдыхе и лечении нуждаются и другие сотрудники резидентуры — Макс Клаузен и Бранко Вукелич.
Справедливость просьб «Рамзая» понимали в Разведуправлении. И потому генерал Голиков, в соответствии с заведенным порядком, направил обращения наркому обороны Семену Тимошенко и начальнику Генерального штаба Константину Мерецкову, а также уведомляющие письма в НКВД и в ЦК ВКП(б). Руководство военной разведки просило разрешения дать отпуск Рихарду Зорге на шесть месяцев.
Но комиссариат внутренних дел собирался устроить «Рамзаю» совсем иной отдых и лечение. К счастью, «лекари из НКВД» не скрывали своих намерений. Начальник Иностранного отдела комиссар госбезопасности Павел Фитин сообщил: «По нашим данным, немецкий журналист Зорге Рихард является немецким и японским шпионом, поэтому после пересечения государственной границы СССР сразу будет арестован советскими органами».
В такой обстановке Разведуправление не собиралось рисковать своим особо ценным агентом. Поэтому «Рамзай» получил отказ. Разумеется, причина была найдена вполне убедительная: в условиях резкого обострения международной обстановки резидентуре следует усилить работу по предупреждению военного нападения на Советский Союз.
Зорге воспринял приказ как должное. Он больше не упоминал об отдыхе и лечении, а лишь выразил готовность «работать для СССР столько, сколько нужно будет».
Капитан Иванов, прежде чем подшить шифрограмму в папку, перечитал ответ «Рамзая» несколько раз. А как бы в этой ситуации поступил он? Наверное, обиделся бы. Во всяком случае, по-человечески было бы досадно после стольких лет упорной деятельности получить отказ. Возможно, и Рихард испытывал такие же чувства, но эмоциям не поддался. Это еще раз говорило в пользу Зорге.
В то же время, чтобы поддержать и облегчить работу резидентуры «Рамзай», в Центре было принято решение усилить разведаппарат в Японии. В Токио убыл Виктор Зайцев на должность генконсула. Вскоре поступил приказ начать подготовку к командировке в Страну восходящего солнца и капитану Михаилу Иванову. Отъезд был намечен на январь 1941 года.
Однако до января еще было время. Михаил Иванович несколько раз побывал у Екатерины Максимовой. Он понимал, что там, в Токио, при встрече Зорге будет расспрашивать о жене. Что он мог рассказать Рихарду о Екатерине? Она очень тосковала по мужу, порой задавая наивные, женские вопросы: «Неужели Рихард такая личность, что без него не могут обойтись?»
А иногда она советовалась с Михаилом Ивановичем. «Рихард рекомендовал мне, — спрашивала она, — изучать немецкий или какой-либо еще европейский язык. Может, когда-нибудь я смогу стать его помощницей?»
Что на это мог ответить Иванов? Ткнуть пальцем в потолок и сказать, мол, подобные вопросы в руках начальства.
«В последний раз, — вспоминал Михаил Иванович, — я был у Екатерины Максимовой на Софийской набережной перед Новым годом. Встреча затянулась, говорили о разном. Тогда я сообщил, что на определенное время вынужден покинуть Москву. Видимо она обо всем догадалась. Как-то погрустнела, а в широко открытых глазах застыл немой вопрос. Катя тихо спросила: «Туда?» Я молча кивнул.
В этот раз Екатерина Александровна меня не провожала вниз. Перед тем как
