Еранцев поднялся и взялся растирать колени — они болели. Оказывается, сам того не замечая, он опустился на колени и эти полчаса выстоял на них.

12

По сравнению со вчерашним новый день уже в этот ранний час бодрил обещанием перемен. Воздух, по-прежнему недвижный, заметно помягчел. С росой потемнела и жирно заблестела земля, видно было, как она, отощавшая от долгой суши, всеми трещинками, всеми порами жадно впитывает скудную влагу.

А за лесом, суля щедрое питье, продолжало набухать белизной в золотых окоемах долгожданное облако. Каждое дерево, каждая травинка радовались ему, там и там слышался нетерпеливый писк, мыши-полевки торопливо рыли запасные, на случай дождя, норы.

В шесть утра на крыльце клуба показался Чалымов, сбежал на лужайку, был он, как всегда, в алых, с белыми полосками вдоль бедер трусах. Держался в этот раз вопреки прежнему своему обычаю неспокойно, не отходя далеко, напряженными глазами караулил дверь. На крыльцо вышла Надя, простоволосая, в легком длинном халате.

Следом за ней, заспанно щурясь, появился Арцименев в голубой «олимпийке». Он на ходу покрутил колесико на транзисторном приемнике, поймав веселенькую музыку, стал догонять ушедших вперед Чалымова и Надю.

Чалымов повел их к заводи, именуемой Средней, к ней сбегала крутенькая тропка, а внизу на дубовых свайках чисто желтели сколоченные из досок мосточки — специально для ныряния.

Меж тем из-за облака выглянуло красное, в дымном ореоле, солнце, желтые лучи его враз высветили верхушки лип, и, хотя сам пруд еще оставался в прохладной тени, кругом все заиграло.

Тишину, только что чистую, полную, разбил короткий хрустальный всплеск — кинулся в воду Чалымов. Плыл он быстро, сильными гребками, перечеркивая оловянно-холодную гладь пруда белым пузырящимся следом.

Арцименев не торопился лезть в воду, он внимательно, весь уйдя в созерцание, следил за перемещающимся солнечным пятном. Свет, казалось, завораживал его, и он, белея округлым изнеженным телом, застыл на берегу.

Надя тоже не спешила. Подстелив под себя халатик, она руками обхватила колени, оглядывалась на тропку: не появится ли Еранцев. Потом она на какое-то время засмотрелась на Чалымова — мощно, красиво плавал.

На Чалымова поглядывал и Арцименев. Он не знал, что встретит Чалымова здесь, и сперва малость обалдел: трудно было представить этого всегда чистенького, с подчеркнуто изысканными манерами мастера спорта занятым черной работой. Давно — лет пять прошло — Арцименев брал у него уроки плавания. Теперь Арцименев дожидался, когда этот тип устанет и выберется на берег, тогда можно и самому искупаться. Арцименев все больше досадовал, что вчера повел себя с Чалымовым слишком дружески и дал повод тренеру обращаться к нему запанибрата.

Он почувствовал, как Надя скользнула по нему насмешливым взглядом, и, сердясь на себя — чего из-за мелочей расстраиваться! — круто прыгнул в воду.

Привлеченная шумом, Надя совсем перестала глядеть на тропку. Нечего тревожиться о Еранцеве: не маленький, сам найдет. Перед ней в воде, словно соревнуясь между собой, резвились Чалымов и Арцименев: ныряли, отфыркивались, смахивая с глаз прилипшую зеленую тину, принимались плавать наперегонки. Чалымов был ловчей, сноровистее и, чего утаивать от самой себя, просто красавец. Видно было, так хотел понравиться Наде, так завлекательно смеялся, что ей становилось неловко. Арцименев — дипломат, не лез откровенно, как Чалымов, он, держась замкнуто, вниманием своим не досаждал.

Солнечный луч прободнулся в прореху в густой еще липовой листве, лег небольшим пятном на воду, и в него, чтобы пригреться, устремились мужчины. Весело и приятно было им при Наде, и она, вдруг почувствовав непривычное волнение, отвернулась.

Этот важный момент, когда Надя с усилием заставила себя отвлечься от мужчин, Чалымов не упустил. Он выбрался из воды, деликатно, будто извиняясь за навязчивость и в то же время не очень стесняясь — разве он виноват, что она, Надя, такая хорошенькая, — сказал:

— Вы, кажется, ворожить умеете… Вам восемнадцать, верно?

— Девятнадцать, — недружелюбно уточнила Надя. — Что вы на меня так смотрите?

Тон ее подействовал на Чалымова обнадеживающе. Он давно и охотно, будучи тренером женской сборной города по плаванию, возился с девчонками, среди которых попадались куда норовистее Нади, и опытное сердце его забилось щемливо, будто перед тем, как тянуть жребий.

Солнечное пятно, продвигаясь по воде, достигло берега и постепенно сантиметр за сантиметром наползало на Надю. Сначала ступням, потом коленям, груди и наконец плечам стало тепло; от ощущения солнца, от парного дыхания пруда, от сознания, что любой из мужчин готов для нее сделать что угодно, Надю охватило ликование. Она поднялась, постояла у воды, помня, что на нее засматриваются, напряглась и со слабым вскриком вошла в воду.

Обвыкалась она долго, погружала себя в воду осторожно, с придыханиями, шарахаясь от листьев, которыми пестрел весь окоем пруда.

Чалымову показалось, что Надя и на самом деле боится повредить тело в этом чужом для нее месте. Он, ласково глядя на нее, разволновался, мысленно похвалил девушку: хорошо, хорошо, при такой красоте умишко должен быть осторожный, недоверчивый.

Сам он, сколько себя помнил, тоже оберегал тело. Он не давал пристать к себе грязи или какой болячке, но, если она, даже пустячная, все-таки обнаруживалась, бежал к врачам.

Еще в детстве, когда пацаны-одногодки ходили в ссадинах да в синяках, он сторонился их. Те дрались, лазили по садам, рискуя распороть животы о гвоздь или получить в зад горсть крупной соли из ружья, а он, раздобыв книгу о культуризме, накачивал мускулы, хотя фигура у него и без того была — заглядение. Девчонкам он нравился. Правду сказать, выбрать, чем заняться в жизни, ему помогли девчонки, дивясь красоте его тела.

В девятом классе Чалымов стал чемпионом района по плаванию на дистанцию двести метров, а в десятом — кандидатом в мастера спорта. В сборной института добился результата мастера. На этом он остановился, но не потому, что надоело подниматься на пьедестал почета. Раньше кого-либо из товарищей по команде он уяснил для себя простую, хоть и жестокую истину: век спортсмена высокого класса, идущего бить рекорды, короток. Иногда мгновенен.

Он пожалел свое сердце. Оно, по его убеждению, не для того хорошо и надежно раскачалось в момент рождения, чтобы надсадить его ради чести. Он не хотел подгонять себя, пожелать всего на малый срок, хоть бы и сулящий золотые медали и кубки.

С той поры его вполне устраивала тренерская работа. Для хорошего настроения ему было достаточно ощущения силы и согласия в теле; о том, что он здоров на сто процентов, он часто судил по той влюбленности, какую внушал окружающим женщинам. Для полного счастья, верно, этого было