только ведь молодость у женщины легко убирается: платок надеть, морщинки прорисовать. А на съёмках проводов на войну, когда у Андрея с Ириной дети уже взрослые, у меня от слёз так распухло лицо, что юности и без грима не видно.

Съёмки начались в том же 58-м. Сергей Фёдорович еще не оторвался целиком и полностью от Герасимова, наследовал тогда герасимовской школе, так же чётко видел неправду, наигрыш. Это для меня мерило. Ведь не каждый режиссёр может сам показать, как сыграть. Такой потрясающий актёр как Сергей Аполлинариевич мог и показать, и сыграть на площадке любую роль из своего фильма. И если актёр или актриса талантливые и гибкие, если способны взять его краски и органично сделать своими, это уже победа. Когда в «Тихом Доне» в роли Натальи я шла, как побитая птица, от бабки-повитухи и, поднимаясь по крыльцу, оставляла кровавые следы, Герасимов крикнул:

– Смотрите! Смотрите! Это гениально!

Как он меня не этот эпизод напутствовал? Ничего не показывал, только говорил:

– Она познала, что такое смерть. Она от неё возвращается.

Он ввёл в меня в тот трагический круг, сквозь который прошла героиня. И я, как локатор, всё уловила и выполнила.

Сергей Фёдорович на съёмках «Судьбы человека» во многом повторял для меня нашего учителя. Всё-таки школа задает общие понятия, общее видение человека и его мира. Потом, оперившись, можно уже жить и чувствовать себя вольнее, и в искусство своё привносить. Конечно, прежде всего он для меня был учеником Герасимова, но я отлично понимала, что работаю не с мальчиком – дебютантом в режиссуре, а с человеком вполне сформировавшимся, прошедшим фронт, много в жизни повидавшим.

Наши лирические сцены снимались в Воронеже. Славные там места нашли: то мы брели по куда-то убегающей кривой улочке, то останавливались у крепкого деревянного, старинного дома, то на веточки цветущие любовались – всё такое памятное, довоенное, родное, просыпающееся. Ирина совсем молодая, и Андрей, уже поднаторевший в жизни, постарше – точно как в рассказе. В этих эпизодах лирических проходов вместе с нами снимался актёр Павел Волков, колоритный такой дядечка с добрыми-добрыми глазами. Очень Сергею Фёдоровичу нравилось, как он играл на гармошке и пел частушку:

Ах, проводи меня домой

Полем небороненным.

Дроля мой, ах, дроля мой,

На сердце уроненный.

Эта незамысловатая песенка с простой мелодией брала за душу. Особенно в той поре жизни, какою жила Ирина, эта детдомовская девочка, которая вдруг ощутила любовь к себе и сама прониклась чувством неведомым и как на бога на него смотрела. И ничего мне не надо было говорить. Музыка для меня всё сделала, сделала как-то по-особенному и сразу. Сергей Фёдорович на меня поглядывал тепло, ласково, как бы соглашаясь с тем, что я чувствую и как я чувствую:

– Да, да, Зина, так, – шептал он иногда, – всё тихо, тихонечко…

Никаких помех, ничего лишнего, всё внимание на действо, на меня. Влюблённая счастливая девушка, её взгляд, улыбка – это главное. Не знаю, как кому, а мне, когда я в центре внимания, это очень помогает. Так же, когда выходишь на сцену одна, мобилизуешься мгновенно, и что-то настоящее получается.

Идём с Сергеем в кадре. Вижу его наполненный любовью взгляд. Знаю, что любовь в его глазах светится благодаря Ире Скобцевой, совсем недавно они поженились. И, наверное, он чувствует, что мне по сердцу его нынешнее влюблённое состояние, душевно благодарен за такое женское отзывчивое отношение. Потому в кадре рождались абсолютное проникновение, искренняя нежность, обожание, мы играли любовь глазами, ощущениями, кажется, душу свою друг дружке дарили. Все наши лирические, любовные сцены мы словно пропели в унисон или на два голоса, но едино. По-моему, это и есть искусство.

Когда показывают тела и то, что эти тела делают, возможно, кто-то в восторге – вот она настоящая любовь, вот она – неприкрытая правда жизни, в естественном виде! Нет, такие отношения, даже пронизанные бесконечной любовью, всегда – интимное дело двоих людей. И даже если нет в подобных сценах пошлости, для меня это всё равно порнография, к искусству никакого отношения не имеющая. Сколько их сейчас, «новаторских» кинотелережиссёров, убеждённых, что, показывая голого человека, они творят своё особое искусство. Некоторые договорились до того, что показ полового акта – тоже особое, авторское высказывание на экране, сиречь – тоже искусство. Боже, сохрани нас и помилуй!

А я помню, как на репетиции сцены первого кормления ребёночка Сергей Фёдорович очень стеснялся попросить грудь обнажить – понимал меня, даже как-то по-своему сопереживал. Да, привезли уже к нам тогда знаменитые иностранные фильмы, и мы увидели довольно откровенные сцены, но для молодых актрис нашей страны в те годы раздевание в кадре казалось недопустимым, бесстыдным, безнравственным. Поразительно: ведь целая жизнь прошла, а помнится всё до деталей. Сам смущается, а мне приговаривает:

– Всё хорошо, Зина, ну, не дрожи, ну, немножечко…

А рядом Монахов, тоже предельно внимателен и деликатен. Ставит кадр, ставит свет. Я вижу, как одухотворены они оба, чувствую, что сейчас я для них будто мадонна с младенцем. Выскажу сугубо личное мнение: если бы не блистательный оператор Владимир Васильевич Монахов, возможно, столь оглушительного успеха у «Судьбы человека» и не было бы. Замечательно он помог Бондарчуку, операторски картина выполнена потрясающе! Достаточно вспомнить крупные планы Андрея Соколова в военной части фильма, особенно в концлагере, в сцене: «Я после первого стакана не закусываю». Сильно это сыграно, но в это актёрское состояние надо проникнуть, уловить этот трагический порыв души, запечатлеть эту боль в глазах героя. А как поэтична его камера в эпизодах с моим участием, где довоенная жизнь шолоховского героя наполнена теплом и счастьем. Взять хоть ту же сцену кормления. Целую гамму добрых человеческих переживаний сыграл Сергей, и с какой пронзительной душевностью сняты его крупные планы! Вот он смотрит на кормящую Ирину, удивляется, робеет, но и торжествует – ведь это его отпрыск, его дитя. А дальше ребёночек подрос, складненький такой, ножками, ножками. И в это время входит другой, нетвёрдыми ножками. Но Ирина всё равно счастливая – этот крепкий, работящий человек любит её, ребёнок у них, и то, что пришёл пьяный, для неё не трагедия. Не тот он забулдыга, что постоянно преподносит себя женщине в самом отвратительном виде. Ну, случилось с человеком, он – русский человек, бывает иногда и таким. Правда, лучше – если случайно, или хоть изредка. Так с Соколовым и произошло. А для неё это возможность лишний раз за ним поухаживать: она пододвигает его