За ее спиной, на столе, горела зелено-золотая настольная лампа. И лохматенькие, разноцветные подмосковные астры, купленные у метро «Беляево» на последний рубль, тоже стояли на столе, в трехлитровой стеклянной банке из-под томатного сока, потому что вазу Соне уже не на что было купить, она банкрот — всю наличность вбухала в лампу. Только рубль остался, рубль с мелочью без десяти копеек, и продавщица астр великодушно скостила Соне недостающие деньги.

Девять часов сорок четыре минуты. Андре опаздывает на сорок четыре минуты. Это нестрашно. Это вполне объяснимо. Летный городок, работа. Конечно, он мог бы ей позвонить, предупредить… Но откуда? Он сейчас в пути, он возвращается в Москву. Неоткуда ему звонить. И Соне некуда звонить. Андре живет в гостинице при посольстве. Телефоны прослушиваются.

Десять вечера. Как быстро темнеет! Они упустили закат. Обидно… Подул ветер, надо бы закрыть окно… Обидно, Андрюша, такой был закат! Шли бы сейчас с тобой к нашему стогу, набив карманы красными твердыми ягодами, лесным шиповником… Да бог с ним, с закатом!

Бог с ним, с закатом. Только бы ты поскорее вернулся. Десять пятнадцать. Нет, все объяснимо. Поездка за город, хлопотное, долгое дело. Потом, конечно, накрыли стол. Русское гостеприимство, будь оно неладно. Водочка, разносолы. Господи, только бы ничего не случилось! Соню обожгло, сердце сжалось от внезапного страха. Ночная дорога. И шофера Андрюшиного могли подпоить… Оба устали, весь день в пути…

Весь день в пути. Соня закрыла окно. Гнать, гнать от себя эти мысли, эти страхи! Нужно отвлечься, заняться чем-нибудь. Соня подняла телефонную трубку. Зачем? Кому она собралась звонить? Вадиму? Соня не знает номера его телефона. Да и вряд ли Вадим чем-то сможет помочь…

Помочь, помочь… Десять двадцать шесть. Нужно отвлечься.

Теперь она бесцельно бродила по маленькой квартире, от стены к стене, из комнаты в кухню… Ночные дороги, размытые недавними ливнями… У шофера глаза слипаются от недосыпа… Гони от себя эти мысли. Займись делом. Отвлекись.

Можно сделать салат. Вот мясистые краснобокие увальни, сладкие, спелые волжские помидоры, «бычье сердце». И зелень. Соль Соня выклянчила у соседки по этажу — звонила в чужую дверь, смеялась, что-то смущенно объясняя. Два часа назад, совсем недавно, еще счастливая, деловито-оживленная, еще не смятая страхом, тоской затянувшегося ожидания… Соне вручили и солонку, и салатницу. Милые, добрые, щедрые лесные люди! «Приходите к нам в гости. Мы? Да, мы снимаем эту квартиру. Да, это мой муж».

«Это мой муж». Половина одиннадцатого. Соня стояла у плиты, тупо глядя в стену. «Мой муж». Не нужно было этого говорить.

Соня присела возле кухонного стола.

Вот его зелено-золотые дулевские чашки. И деревянная, старинная, эльзасская кофемолка, доставшаяся Андре от деда. Он всюду возит ее с собой. Он принес ее сюда, потому что теперь его дом здесь. Вчера утром он торжественно поставил кофемолку на подоконник Кофейные зерна нужно измельчать только в фамильной деревянной кофемолке. Никакого металла! Только дерево, старое дерево. Тогда молотый кофе сохранит свой подлинный аромат. «Все должно быть настоящим, Соня». Настоящий кофе. И вино настоящее. И слова, которые мы говорим друг другу. И чувства, которые мы испытываем.

Половина двенадцатого. Звонок в дверь. Андрюшин, настойчивый, долгий.

Соня вскочила. Звонок в дверь всего-навсего, но этот звонок равен чуду, он мгновенно переместил Соню из отчаяния в ослепительную радость, настоящую, подлинную, «плезьон де ля ви»!

Ох уж этот замок, Андре сам его выломал, сам вчера колдовал над ним два часа кряду… Сейчас, подожди секунду!

Соня распахнула дверь настежь, и сердце ее упало. Господи, сразу и не вспомнишь… Лицо из другой жизни, той, о которой не хочется вспоминать. Которая почти забыта.

— Я войду? — спросила Канцероген.

Соня молча смотрела на нее, сквозь нее, не слыша ее, не видя.

— Понятно. Ты не одна, — кивнула Катя. — Тогда я тебя на улице подожду. Выйди на пять минут, это важно.

— Я одна, — возразила Соня бесцветным голосом.

Канцероген снова кивнула, не двигаясь с места. Интонации ее голоса, взгляд измученных, запавших глаз были такими же неживыми, как и у Сони.

— Входи. — Соня посторонилась, впуская ее в квартиру.

Канцероген прошла в комнату и села на единственный стул.

— Красивая лампа, — сказала она. Голос ее был ровен и пуст.

— Ты как меня нашла? — спросила Соня, устало прислонившись к стене.

— Ирка… твоя… дала адрес, — с усилием пояснила Канцероген, по-прежнему глядя на лампу.

— Ирка… Трепло, — невнятно выдавила Соня.

Они перебрасывались этими короткими, вымученными фразами, почти не слыша друг друга. А зачем она вообще пришла, Канцероген?

— Она не трепло, — пробормотала Катя. — Слишком повод…

Ужас, смертный ужас. Соня уже все поняла и вжалась в стену, спиной, плечами, затылком, ладонями рук. Не говори! Не надо!

— Фридрих умер, — сказала Канцероген. — Алла уже вылетела в Казань. Эта Матлюба… Она пошла к своему мужу, чтобы договориться о разводе. А Фридрих ждал ее у подъезда. Она вышла и говорит: «Я с ним остаюсь. А ты уезжай обратно». Фридрих сказал: «Хорошо». Пошел на вокзал, купил билет. Упал возле кассы и умер. Сердце.

Канцероген замолчала. Она и так говорила слишком долго. Она устала. Теперь она сидела молча, медленно собираясь с силами, глядя на Сонину лампу, и Соня глядела на эту лампу, стоя возле стены.

Фридрих умер. Упал и умер. Сердце.

Он старше Сони. Он всегда опережал ее на полшага. А Соня шла следом. След в след. Они как два близнеца, связанных незримо, но прочно.

Он пошел на вокзал. И умер. Сердце.

— Я пойду. — Катя поднялась со стула и взглянула на Соню, приросшую к стене. — Я должна была тебе рассказать. Алла его привезет. Я тебе позвоню. Я позвоню?

Соня кивнула. Андре не придет. Фридрих умер. Он пошел на вокзал. Он старше. Он всегда опережал ее на полшага.

Канцероген ушла. Андре не придет. Фридриха больше нет. Нужно отойти от стены. Добраться до постели. Лечь и уснуть.

Уснуть. А лампа пускай горит. Чтобы ее погасить, нужно подойти к столу. Но на это нет сил. Их вообще нет.

Ладно, есть выход. Можно сползти вниз по стене, сесть на пол, лечь. Это паркет, дерево, оно теплое. Она ляжет на пол и уснет.

Он пошел на вокзал. Купил билет. Упал и умер.

Соня сползла вниз по стене и легла на бок, почти сразу же закрыв глаза. Тихий ночной дождь шумел за окном.

3 сентября 1983 года

Глухой ровный гул. Соня в самолете. Куда она летит? Где Сережа, Сашка?