— Княгиню Гертруду с чёртом венчали! — выпалил Хомуня.

Кузнецы дружно захохотали, хваля его за удачную шутку. Жестокую и нравную княгиню не любили в Киеве, особенно за её тягу к латинству.

— Ну, потешили, монахи, Божьи люди! — держась за живот, громко смеялся молодой кузнец в высоком шишаке и серой свите, с заткнутым за пояс топором. — Езжайте!

Гертруда сидела ни жива ни мертва. Когда возок съехал вниз с Горы, она злобно ударила Хомуню в бок, прошипев:

— Скотина! Да как ты смеешь?!

— Зато вопрошать боле не стали. Но гляди наперёд. Вон у тына новая застава, покруче. Ага, гончар Онфим! Как бы не признал меня. — Хомуня глубже натянул на голову куколь. — Говорить с ним ты будешь, брат Иаков.

— Стой!!! — раздался грозный окрик. Княгиня Анна испуганно вскрикнула.

— Чего пугаешь?! — возмутился Иаков. — Видишь, жёнки тут.

— Чьи будете? — просунулся в возок огромный краснорожий детина.

Крестьянки мы, с Берестова, — сухо отмолвила Гертруда.

— Ага, и ты, востренькая, и ты, чёрненькая, — окинул их взглядом детина. — Сладки, бабоньки. А то что за чучело? — указал он на жавшегося к стенке отца Мартина.

— То скопец, немой, с монастыря нашего, — пояснил Иаков.

— Вы, стало быть, Божьи мнихи. И бабы с вами? — загоготал детина.

— Подвезти упросили. Вишь, дороги-то замело.

— Ну, что ж. Езжайте. Да помолитесь за нас.

— И за князя Всеслава тож. Да пошлёт ему Господь удачу! — подсказал другой мужик.

— Чёрт за него помолится! — сквозь зубы злобно прошипела Гертруда.

Возок выехал за тын, Иаков подхлестнул коней. Княгини, облегчённо вздохнув, переглянулись.

В этот миг Гертруда поняла: они с Анной будут теперь подругами, самыми близкими и сердечными. Ничто так не сближает людей, как несчастья и беды, как совместно пережитые невзгоды.

Они ехали по снежным кручам, уже спокойные, улыбающиеся. Гертруда приподнялась, обернулась и замахала рукавицей, задорно, со смехом, крича:

— Князь Всеслав! Прощай, оборотень! Кончилась над нами власть твоя!

... Всеволод встретил их у ворот Переяславля.

Был он мрачен, лишь кивнул в ответ на приветствие Гертруды, сухо обнял и расцеловал обеих княгинь, перекрестил, коротко поблагодарил Хомуню и Иакова.

Отца Мартина велел гнать в шею, правда, отсыпал ему серебра из скотницы. Как знать, может, пригодится ему когда-нибудь поддержка латинских попов. Прелат обрадованно тряс головой, а Всеволод насмешливо смотрел на стыдливо потупившую взор Гертруду, словно говоря: «Вот видишь, княгиня, кого ты слушалась. Какая ж мразь и ничтожество этот поп!»

После Гертруда рассказывала ему, сидя в горнице:

— Голь совсем обнаглела! Управы на неё никакой! Ух, добраться б до них! Всех бы под меч!

Она грозила невидимым врагам кулаком.

— Излишне перегнули палку киевские бояре. И Изяслав, твой муж, во всём им потакал, — елейным голосом ответил ей Всеволод. — Резы брали великие, разорили многих купцов и ремественный люд. Вот и дождались лиха на свои головы. Во всём мера нужна, княгиня.

— Мера?! Да с ними чем ласковей и мягче, тем они наглей! Видел, в чём я приехала?! В овчине вонючей, дымом пропахшей! Вот до чего дожила! — продолжала гневаться Гертруда.

Её радость обретения свободы схлынула, она ругалась и грозила, ненавидела и жаждала мщения!

И Всеволод, взглянув на неё, вдруг ясно и чётко осознал, насколько же далека и насколько чужда ему эта женщина, сидящая рядом, но живущая словно совсем в ином мире, полном низменных чувств и буйства страстей. Что находил он в ней раньше, какую прелесть? Куда притягательней Анна, молодая, полная женского обаяния, покорная, во всём послушная. Но такая ли тихоня нужна ему, князю? С Анной, по сути, и говорить-то не о чем. Нет, и Анна — совсем не то, нету в ней ни дерзости, ни молодого задора, ни светлой северной красоты, такой, как у тех молодиц из глубин памяти.

Но что об этом думать? Время ли? И стоит ли вообще мучить себя, задавая глупые, бессмысленные вопросы, на которые невозможно отыскать правильных ответов? Будь что будет.

Всеволод удивлялся сам себе и пожимал плечами.

Глава 48

СТРАХИ ВСЕСЛАВА

Недобрые вести с западных рубежей покатились в Киев весной, через семь месяцев после восстания.

— На Волыни, — оповещали облепленные грязью скорые гонцы, — объявился Изяслав. Ведёт он с собою Болеслава, князя Польского, охотника великого до чужого добра, а с ним рать большую. Уже в Дорогобуже[263] Изяслав. Конюх его любимый убитым там найден был. Рассвирепел от сего князь, поклялся отмстить вам. Особо старшой сын еговый, Мстислав, гневен. Не может простить, как вы скотницу княжую грабили.

...Для киевлян наступили тревожные времена, ведь с каждым днём враг приближался. По обычаю, исходящему из глуби веков, кликнули вече, зазвонив в тяжёлый раскатистый колокол на Туровой божнице. Оставляя повседневные дела и хлопоты, люди стекались на Подол, на широкую торговую площадь. Бурными радостными возгласами встретили они поднявшегося на степень[264] хмурого Всеслава. В нём видели простые ремесленники и смерды защитника от притеснений бояр и ростовщиков. Откуда им, бедным и неразумным, было знать, какие помыслы таятся в душе могучего телом полоцкого князя? Но если бы могли собравшиеся на вече получше присмотреться, то заметили бы они, как непривычно подрагивают руки Всеслава, сколь бледен он, как испуганно оглядывают площадь его светлые красивые глаза.

— Пойдём, укажем Изяславу путь с Киева!

— Помрём, но ляхов во град не пустим!

— Пущай убираются отсель[265], лиходеи! — раздавалось в толпе.

Всеслав плотно сжал губы.

«А аще Изяслав победит? Тогда что? — пронеслось у него в голове. — Лишусь всего. Но ещё хуже, ежель сей же часец о том молвить. Убьют, раздерут прямь на площади! Скажут: предал, изменил Всеслав! Сгину тут на потеху ворогам! Ну да рази ж криком дела вершатся?! Кричи, не кричи, одно ясно: не удержать Киева простолюдинам! Эх, ежель бы Гертруда с Анною тут были! Тогда знал бы, что деять? А тако? Проворонили, псы! Топерича что ж? Бояре все за Изяслава стоят, ныне попрятались кто куда. Клир[266] тож супротив стал: не по ряду, мол, князь, стол занял. Положиться не на кого. Одни монахи печерские, да каков толк от их?! Что ж деять остаётся?