Шрифт:
Закладка:
— Останься. Я помогу тебе, отец Мартин, — сказала она, брезгливо взирая на жёлтое, сморщенное лицо прелата, его трясущиеся тонкие губы и бритый досиня подбородок.
«А я всю жизнь слушала советы этого ничтожества! Выходит, Всеволод был прав, когда говорил, чтобы я перестала доверять ему. В самом деле, что стоит поддержка того, кто не в силах защитить себя сам!»
Коротким взмахом руки Гертруда велела Мартину встать и поручила его заботам челядинки-саксонки.
Снова ходила она по горнице, подсаживалась к Анне, говорила с ней.
Вечерело. Возле ворот послышались громкие голоса, оклики, конское ржание. Раздался скрип подъезжающего возка.
«Монахи!» — промелькнула в голове княгини догадка.
С внезапно учащённо забившимся сердцем она подошла к окну, стараясь разглядеть в вечерней мгле фигуры иноков. Крикнула стражу за дверью:
— Если монах Иаков, с Печер, пусть зайдёт после ко мне.
Наступил час тягостного ожидания. Гертруда в волнении перебирала перстами. Глядя на неё, встревожилась и Анна. Она мало что понимала, но чуяла женским своим чутьём: что-то должно случиться.
— Эй, княгинюшки! — загремел на пороге глумливый голос Всеслава. — Монаха зреть восхотели?! Али монахи лучше храбров моих?!
— Князь! Зачем о грешном мыслишь?! — с возмущением воскликнула Гертруда. — То княгиня Анна исповедоваться хочет.
— Ага, так. А ты, стало быть, у латинянина, отца Мартина, исповедуешься. Ну что ж. Добро, валяйте!
Всеслав раскатисто загоготал.
Дружным громким смехом вторили ему его ратники.
— Да, чуть не позабыла. И служка пусть придёт, со святыми книгами, — хмурясь, добавила Гертруда.
— Ого, молодец, княгиня! Одного мало ей. Огонь-баба! — насмешливо заметил кто-то из полочан.
— Довольно! — злобно оборвал его Всеслав. — Привести их. Да, про служку сего. Чегой-то рожа еговая мне знакома. Где-то видал.
Он резко повернулся и вышел.
Стражи ввели в горницу двоих монахов в куколях и рясах и затворили за ними дверь.
Кто из вас мних Иаков? Мне боярин... — Гертруда замолкла, увидев, что один из вошедших выразительно поднёс перст к устам.
Он откинул назад кукОль. Гертруда чуть не вскрикнула, узнав Всеволодова сакмагона Хому ню.
— Он — Иаков-мних, — указал Хомуня на своего спутника. — Нас обоих князь Всеволод послал. Иаков книги Всеславу принёс на двор. Под тем предлогом, что поздно, испросил позволенья заночевать на телеге, тут, под окнами. А я с им вместях, будто б служка. Топерича слушай дале. Вот здесь. — Он положил на стол большой куль. — Одежонка для вас обеих кой-какая. Кожушки, шубейки попроще. А вот лествица верёвочная. Как нощь наступит, ставни тихонько отворите, лествицу спустите, я снизу вас подхвачу. Сядете на телегу, упрячетесь в сено. А поутру отъедем. Как мимо градской стражи станем проезжать, молвите: крестьянки вы, мол, с монастырского села. Никто и не подумает, будто княгини вы еси.
— В одеяньи простолюдинки! Фу! — скривилась Гертруда, с неудовольствием рассматривая старенькую поношенную шубу и стёганый вотол.
— А что ж, лучше здесь остаться, у Всеслава в гостях? — с трудом подавив в себе возмущение, усмехнулся Хомуня.
— Нет, нет! Я хочу домой! К каназу! — выкрикнула княгиня Анна.
— Тише, княгиня! Услыхать могут, — цыкнула на неё Гертруда. — Ох, Всеволод! Попомню я тебе когда-нибудь эту шубейку!
Она зло стукнула кулаком по столу.
— Тут с нами прелат, отец Мартин. Его тоже надо увезти, — обратилась она снова к Хомуне.
— Нечего нам с латинскими ворами знаться! — отрезал вдруг молчавший доселе Иаков.
Он мрачнел, не нравилась ему вся эта затея. На кой чёрт сдалась князю Всеволоду злобная, противная латинянка! Ещё и выкобенивается тут! Сказала б спасибо, что спасают её!
— Придётся и его везти, хотя б за город. — Хомуня вздохнул. — Иначе всех нас выдаст. Посадят нас тогда под крепкие запоры, в поруба вонючие, в темницы сырые. Вот вам лествица, а мы ступаем, — заключил он. — Спрячьте покуда рухлядишку под кровать. И ждите, когда челядь уснёт. Шума чтоб не подняли никоего.
Неловким движением набросив на голову куколь, Хомуня поспешил к двери.
...Разоболочённые, в одних ночных рубахах, сидели Гертруда и Анна, прижимались друг к другу, напряжённо вслушивались в тишину. Осторожной мышкой прокрался к ним Мартин, сел у ног Гертруды, словно пёс, преданно и с мольбой посмотрел на неё. Гертруда заметила, как дрожат его скрюченные хирагрой персты.
— Будем одеваться, — наконец шепнула она.
Княгини одели понёвы[262], саяны, долго возились при тусклом свете свечи с пуговицами, затем с неудовольствием повязали на головы пахнущие сеном убрусы, обули ноги в короткие сапожки, накинули на плечи обшарпанные шубейки.
— И впрямь крестьянки, — поморщилась Гертруда. — Только коромысло в руки — да за водой.
Анна тихонько хихикнула.
— Отворяй ставни иди, княгиня, — подтолкнула её Гертруда. — Да не шуми. А ты готовь лествицу, отец Мартин.
Анна проворно растворила тяжёлые ставни. Отец Мартин осторожно разматывал лестницу, пальцы его дрожали. Гертруда держала свечу, капли воска больно обжигали ей руку.
Наконец, лестница была спущена. Через несколько мгновений Гертруда, стараясь не смотреть вниз, медленно, несмело стала сходить по ней во двор. Хомуня и Иаков подхватили её, помогли усесться в возок и обложили сеном. Рядом легла вся трясущаяся от страха Анна. Где-то поблизости был и Мартин, Гертруда слышала его отрывистое, свистящее дыхание.
— Поутру тронемся. Лежите тихо, — раздался над её головой шёпот Хомуни. — Брат Иаков, лествицу обрежь повыше.
Анна беспокойно заворочалась и испуганно прижалась к Гертруде. В лунном свете блеснули её полные тревоги чёрные глаза.
— Не бойся. — Гертруда стянула рукавицу и провела ладонью по её влажной щеке. — Всё обойдётся.
Ещё в сумерках телега тронулась в путь. Как только выехали за ворота, Хомуня потряс за плечи задремавших княгинь.
— Вставайте, княгинюшки-голубушки, отряхайтесь. Садитесь рядом со мною. И помните: будут вопрошать, кто вы еси, отвечайте: крестьянки с села Берестово. В Киев на торг хлеб возили продавать.
Первая застава ожидала их за Софийскими воротами. Телегу обступили здоровенные кузнецы. Грозно, с подозрительностью всматривались они в проезжих.
— А, мних Иаков! Летописец
