Шрифт:
Закладка:
— Что же, по-вашему, мне следует делать? — спросил Столыпин. — Проглотить пилюлю и расписаться в проведённой надо мной как председателем Совета министров экзекуции?
— Нет, надо избежать насилия, — ответил министр.
— Каким образом?
— Если вы спрашиваете моего совета, то я вам отвечу.
И Коковцов сказал, как бы поступил на его месте он: немедленно внёс бы закон в Думу, договорившись с председателем и главами фракций о безотлагательном немедленном его рассмотрении, а затем снова направил бы проект в Государственный совет. Потеря времени в этом случае, даже на один год, уравновешивалась бы огромными выгодами от соблюдения закона.
Столыпин вздохнул:
— Может быть, вы или другой могли бы проделать всю эту длительную процедуру, но у меня на то нет ни желания, ни умения. Я считаю, что лучше разрубить узел разом, чем мучиться месяцами над разматыванием клубка интриг, испытывая в то же время каждый день опасность. Вы правы в одном, что государь не прости) мне, если ему придётся исполнить мою просьбу. Но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон, и я здесь ненадолго...
Диалог этот передан со слов самого Коковцова. Верить — не верить — это наше дело.
На этом они расстались. Обещая Коковцову держать его в курсе всех событий, Столыпин ни разу в течение нескольких дней так ему и не позвонил.
Но тут на сцене появилась другая персона, не менее важная.
Состоявший при вдовствующей императрице Марии Фёдоровне князь Шервашидзе пригласил Коковцова к ней явиться. Приняв министра финансов, императрица-мать просила объяснить ей, что произошло со Столыпиным.
— Со всех сторон я слышу, что он был у государя и просил уволить его со службы...
Коковцов рассказал ей в подробностях историю, будоражившую столицу, и удивился, как быстро императрица поняла суть конфликта и всё расставила на свои места. Поступком Трепова и Дурново она возмутилась:
— Я не представляю, как они смогли бы посметь обратиться с такими взглядами к императору Александру III. Император указал бы им на дверь, в которую они не вошли бы во второй раз.
Успокоившись, она добавила:
— К сожалению, мой сын слишком добр и мягок и не умеет ставить людей на их место. Почему же оба, Дурново и Трепов, не возражали Столыпину открыто, а спрятались за спину государя? Никто не сможет сказать, что ответил им государь, но они от его имени повлияли на голосование в Совете. Это ужасно! Я понимаю, что у Столыпина просто опускаются руки и он не имеет никакой уверенности в том, как ему теперь вести дела.
Умная женщина решила спасти положение.
— Я совершенно убеждена, что государь не может расстаться со Столыпиным, потому что не может понять: часть вины в том, что произошло, лежит на нём, а в таких делах он чуток и добросовестен. Если Столыпин будет настаивать на своём, то я ни минуты не сомневаюсь, что государь после долгих колебаний ему уступит. Он просто не знает, как выйти из щекотливого положения. Не думайте, что он с кем-либо советуется. Он слишком самолюбив и переживает создавшийся кризис вдвоём с императрицей, не показывая окружающим, что волнуется и ищет исхода.
Она говорила откровенно, и Коковцов понял это из дальнейших её слов.
— Я не вижу впереди ничего хорошего, — сказала Мария Фёдоровна. — Найдутся люди, которые будут напоминать сыну о том, что его заставили принять такое решение. Один Мещёрский чего стоит! Вы увидите скоро, какие статьи станет он писать в “Гражданине”. И чем дальше, тем больше и глубже у государя будет расти недовольство Столыпиным. Я почти уверена, что теперь бедный Столыпин выиграет, но очень ненадолго, и мы скоро увидим его не у дел. А это скверно и для государя, и для всей России. Я лично мало знаю Столыпина, но мне кажется, что он необходим нам, и его уход будет большой потерей для всех нас.
Потом она с грустью заключила:
— Бедный мой сын! Как мало у него удачи в людях. Нашёлся человек, которого никто не знал здесь, но который оказался и умным, и энергичным, и сумел навести порядок после того ужаса, который мы переживали всего шесть лет тому назад. И вот идущие против него утверждают, что они любят государя и Россию, а на самом деле губят и его, и родину. Это ужасно!
Выслушав императрицу, Коковцов понял, что Столыпин одержал нелёгкую победу. Мария Фёдоровна делится с ним потому, что хочет, чтобы министр финансов довёл до Столыпина её мнение.
Переговорив с Коковцовым, Мария Фёдоровна пригласила к себе Столыпина. Шли четвёртые сутки после того, как Пётр Аркадьевич подал прошение об отставке.
Входя в кабинет вдовствующей императрицы, Столыпин увидел Николая II. Лицо его было заплакано. Не здороваясь, он прошёл мимо, утирая слёзы платком.
Императрица встретила Столыпина тепло и ласково.
— Я прошу вас, Пётр Аркадьевич, остаться на своём посту, — сразу сказала она и пересказала разговор, который у неё только что состоялся с сыном. — Я передала сыну глубокое моё убеждение в том, что вы один имеете силу и возможность спасти Россию и вывести её на верный путь. Я верю, что убедила его, — сказала Мария Фёдоровна.
Но уговорив сына, приложила ещё немало усилий, чтобы уговорить Столыпина остаться на своём посту.
— Я прошу вас сохранить благоразумие, — повторяла Мария Фёдоровна. — Я умоляю вас, не колеблясь, дать мне своё согласие, что когда государь попросит вас взять ваше прошение об отставке, вы исполните его просьбу... — И добавила: — Мы все любим Россию и готовы ради неё пойти на любую жертву. Я убеждена, что спасти Россию призваны вы, Пётр Аркадьевич.
И Столыпин дал слово отозвать прошение об отставке.
— Понятно, что ваши условия будут приняты, — заверила его мать государя.
Императрице Марии Фёдоровне удалось примирить стороны — мягкость и убеждение всегда берут вверх над скоропалительными действиями, побеждая иногда и упорство. Столыпин, который, казалось, никогда в жизни не отступит от принятого решения ни на шаг, согласился простить все нанесённые ему обиды.
В ту же ночь, а было уже два часа пополуночи, Столыпину привезли письмо от государя. То было послание на шестнадцати страницах,
