встретился с наркомом. Берия заметно пожелтел, исхудал, глаза были до крайности усталые: видно, работы было невпроворот. Тем самым он несколько развеял опасения Вольфа насчет способности кремлевской власти оказать сопротивление врагу. Времена были трудные, и вера в победу, отовсюду доносившаяся до него, нередко сочеталась с розовыми надеждами на то, что «немецкий пролетариат наконец проснется и сбросит преступную фашистскую клику». Или, что еще тревожнее, «“наши” сумеют договориться с немцами». Этот неожиданный для Мессинга разочаровывавший оттенок будущего плохо сочетался с природной русской привычкой кряхтя тащить воз, каким бы тяжелым он ни казался. Но что было, то было. К счастью, у этих, в Москве, подобных настроение не было, это внушало надежду на осуществление предсказанного им будущего.

Лаврентий Павлович встретил Вольфа на удивление приветливо. Назвал «старим дружищем», поблагодарил за желание помочь, угостил чаем. Затем протянул папку и предложил ознакомиться с делом негодяя, осужденного за шпионаж, от чего Мессинг, помня разговор в самолете, резко отличавшийся от беседы в гостинице, решительно отказался. Не хватало, чтобы он увяз в секретных материалах!

– Нет так нет, – пожал плечами Лаврентий Павлович.

Он коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал о подозреваемом, его, так сказать, жизненном пути, затем толково и с въедливой дотошностью обрисовал задачу и предложил приступить.

В свою очередь Мессинг попросил оградить их разговор от прослушки. Прилипчивое ухо от него все равно не скроешь, а эта добавка к беседе заметно осложнит выполнение задания родины.

– Почему? – спросил нарком.

– Я постоянно буду отвлекаться от работы. Насколько я понял, вам нужен ответ на вопрос, готов ли осужденный честно сотрудничать с советской властью или он лукавит? Комментарии и объяснения вас не интересуют?

Берия согласился:

– Хорошо. Давайте результат. В случае чего объяснения мы и так получим.

Трущев повел Вольфа по коридору, затем они вышли во двор, направились к мрачному зданию внутренней тюрьмы, и по мере приближения к цели его все крепче охватывал страх и раскаяние – только очень легкомысленный и крайне недалекий человек мог добровольно согласиться быть помещенным во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Пусть даже на несколько часов. А если это ловушка? Мессингу стало за себя стыдно. Сколько сил Вилли Вайскруфт потратил, чтобы научить его держаться подальше от властей, а он вновь ввязался в темную историю. Скверную шутку играет с человеком неистребимая греховность натуры. «Измы» исполнительности и оказанного доверия ловко подцепили его на «интерес», на профессиональный азарт, обещая познакомить с мыслями врага на расстоянии. То, что он имел дело с врагом, представлялось очевидным.

Трущев довел медиума до железных дверей, где их встретил дежурный офицер, проводивший Вольфа в камеру. На пороге, уже погружаясь в сулонг, он поставил себе задачу: если это возможно, помочь несчастному узнику, чьи мысли ему предстояло угадать, все равно по какой причине он угодил в эту клинику.

Пациентом оказался рослый чернявый молодой человек лет двадцати с характерным «арийским» носом.

Мессинг представился. Заключенный ответил, что рад встрече с ним даже в такой неожиданной обстановке. Действительно, по-немецки он говорил с заметным славянским акцентом – громыхал буквой «р».

Акцент – пустяк, акцент можно исправить…

Заключенный спросил, не собирается ли Мессинг провести с ним сеанс гипноза? Вольф не обратил внимания на колкость, а тот продолжал сыпать комплиментами. В частности, он сообщил, что рад побывать на представлении, где будет исполнять роль зрителя и индуктора одновременно. Он всегда был интересен ему (слово «интересен» он не без тайной насмешки выделил). Еще мальчишкой ему посчастливилось присутствовать на выступлении Мессинга в Дюссельдорфе, затем, уже в зрелом возрасте, он сумел пробиться на сеанс в Одессе. Пациент спросил, как Вольфу удается так ловко водить зрителей за нос и зачем он согласился участвовать в чекистской провокации? Медиум пропустил издевку мимо ушей и признался, что в работе ему помогает опыт и, естественно, кое-какие природные способности.

– Например? – поинтересовался молодой человек.

– Ну, хотя бы… в Дюссельдорфе на моем представлении вы были с отцом. Это было в двадцать девятом году.

– Это вы могли вычитать из моего дела.

Мессинг, державший ушки на макушке, сразу сообразил: вот откуда у наркома появилась идея привлечь его! Этот молодой человек из приличной семьи упомянул о нем в своих показаниях.

– Конечно – согласился Вольф. – Но во время допросов вы ни словом не упомянули, что вместе с вами была Магди, дочь друга вашего отца. Не могу разобрать его фамилию?..

Молодой человек вызывающе промолчал.

Мессинг поинтересовался:

– Он попросил взять ее с собой?

– Что вы хотите от меня?

– Меня попросили проверить, насколько вы искренни, согласившись помочь красным?

– Что для этого надо?

– Расскажите о себе. Только вслух говорите исключительно по-русски.

Заключенный не сразу догадался, что Вольф имеет в виду, затем пожал плечами и начал с того, что официально представился. Его звали Алекс-Еско Альфред фон Шеель (давайте условимся называть его этим именем). Родом он был из старинного вестфальского рода. Его отец, старший Альфред-Еско Максимилиан, носил титул барона. Альфред принимал участие в Первой мировой войне, однако где и в каких частях служил, молодой человек не уточнил. Поражение Германии, особенно унижения, которым победители подвергли рейх в 1918 году, а также испытания, грудой посыпавшиеся на него – увольнение из армии, трудности мирного времени – основательно поколебали его веру в прошлое. Сомнения усугубила депрессия, в которую старший фон Шеель погрузился после смерти любимой жены, оставившей ему восьмилетнего сына.

Разочарование, овладевшее отцом, закрепилось в детских впечатлениях Еско жуткими подробностями и более чем странными поступками, которые отец после смерти матери нанизывал один на другой. Он ни с того ни с сего принялся публично нахваливать красных. Знакомые – офицеры рейхсвера и местный высший свет – начали поговаривать, не сошел ли Шеель с ума? Разговоры усилились, когда отец продал поместье и землю и взялся возводить деревообрабатывающее предприятие. Правда, когда фанерная фабрика начала приносить неплохой доход, свет перевел его из разряда умалишенных в разряд сумасбродов. Альфреду фон Шеелю было плевать на «этих напыщенных индюков». Он окончательно порвал с прежними знакомыми и окончательно скатился к «левым». Однажды заявил вслух, будто бы Советы – страна молодых и здоровых людей. Там занимается заря нового мира, и всякий порядочный человек обязан оказывать помощь Советам. Чудачества кончились тем, что в разгар кризиса он обанкротился, бросил Вестфалию и по контракту отправился в Советскую Россию способствовать строительству социализма.

Обыкновенная история!

В Советском Союзе его направили на Урал, где возводилось большое деревообрабатывающее предприятие. Директором стройки был назначен местный партийный функционер, а Шеель стал у него консультантом. Местные власти