уцелели брильянтовый фрейлинский шифр и чуть ли не орден Святой Екатерины – в общем, некоторое количество предметов, ценных во все времена, а при советской власти – в особенности. По-видимому, кому-то это было известно. Однажды Татьяна Георгиевна у себя в квартире в Козихинском услышала звонок и открыла входную дверь. На лестничной площадке стояла молодая женщина с плачущим ребенком на руках. Попросила дать ребенку воды, чтобы он успокоился, по жаловалась, что ей негде его напоить. Татьяна Георгиевна, человек большой доброты, спокойно смотреть на плачущего ребенка, конечно, не могла и тут же повела женщину в кухню, чтобы успокоить, напоить, может быть, покормить ребенка. Входная дверь не была как следует закрыта, тут же появились еще какие-то люди, женщина с ребенком из кухни исчезла, а Татьяна Георгиевна оказалась там запертой. Когда она смогла выбраться, в квартире никого не было, но драгоценностей в комнате свекрови не было тоже. Ничто не было перерыто: воры были хорошо информированы и знали, где искать. Татьяна Георгиевна и тогда была известным адвокатом с очень хорошими связями. Она использовала все свои возможности и знакомства, чтобы активизировать поиски украденного, но результатов не было. Через какое-то время, будучи опытным человеком в следственных делах, она поняла, что ей просто морочат голову. Тогда она начала обсуждать со своими старыми знакомыми эту странную ситуацию, и один из них посоветовал:

– Вещи, Танечка, ты, скорее всего, не вернешь. Но если хочешь добиться наказания грабителей, попробуй все подарить Всемирному Совету Мира, который, как ты знаешь, собирает пожертвования «на дело мира во всем мире».

Сейчас это многие забыли, но тогда всем, кому это полагалось, было понятно, что Совет Мира – влиятельная международная структура Лубянки. Татьяна Георгиевна сама отдала заявление генеральному прокурору СССР с просьбой найти украденное и с желанием пожертвовать драгоценности Фонду Мира.

И уже через два дня у нее сгорела дача в Загорянке. Без всяких причин, без ограбления и без свидетелей. Было ясно, что это предупреждение и в следующий раз убьют. Тогда Татьяна Георгиевна раздумала жертвовать все украденное Совету Мира и забрала заявление.

В те же годы была убита и ограблена, последняя монахиня и мать-казначея женского Рождественского монастыря на Покровке, которой все эти советские годы удавалось сохранить ризницу древнейшей и когда-то богатейшей московской обители, не разграбленной даже французами в 1812 году.

Примерно в это же время была ограблена коллекция – были выбраны лучшие иконы – Игоря Григорьевича Сановича, ограблена вдова писателя Алексея Толстого, громадная коллекция которого была хорошо известна в Москве. Сотрудники журнала «Декоративное искусство» якобы решили сделать о ней статью и сперва пришли осмотреться, а потом и с фотографами, которые успешно справились с вдовой, заперли ее в ванной и вынесли все, что им было нужно. Различать аресты и ограбления было уже невозможно. Схема была примерно одинаковой: бралось не все, а только лучшее. Грабители, как правило, были хорошо информированы и было ясно, что сеть осведомителей-наводчиков далеко превышает возможности уголовного мира. Милиция кого-то находила, но кого-то оставляла на свободе: так, вдова Толстого встретила свою грабительницу – молдаванку, как раз и руководившую «фотографами» и хорошо известную милиции на приеме во французском посольстве. Естественно, вдова устрои ла чудовищный скандал в Министерстве внутренних дел, но ей объяснили, что воровка якобы успела выйти замуж за француза и теперь неприкосновенна. Это в Советском-то Союзе, где любые браки с иностранцами были сопряжены с неимоверными трудностями и чаще всего вообще запрещались.

Часть вещей обычно «находили» и возвращали. Но, как правило, менее важную.

Соломон Абрамович Шустер в Ленинграде рассказывал мне, что чуть позже, году в 1983-м (по-видимому, вслед за московским Щелоковым любители коллекций появлялись и в других городах) примерно тогда же, когда была убита и ограблена Зоя Федорова, почувствовал, что вскоре будет ограблен. К нему пришла какая-то девица с предложением что-то ему продать, и не было понятно, как она узнала его адрес и телефон. На улице за ним явно следили, очевидно, для того, чтобы узнать его распорядок дня. Соломон Абрамович писал заявления в МВД, КГБ и прокуратуру, встречался со всем ленинградским начальством, руководство «Ленфильма» прямо обращалось в обком партии, но ничто не помогало – было ясно, что вскоре нагрянут непрошеные гости.

– Тогда я, как мог, укрепил квартиру, – рассказывал он мне со своей привычной иронической усмешкой, – и тайком ночью уехал в Москву. Там мне друзья устроили встречу с Пуго (тогда министром внутренних дел) и он пообещал, что «во всем разберется».

После этого слежка прекратилась и он, кажется, единственный из очень крупных коллекционеров, не был ограблен. Для Костаки, как он говорил, сигналом к отъезду был пожар и грабеж его дачи в Барвихе. Впрочем, у Георгия Дионисиевича все было непросто, и кто стоял за этими ограблениями не вполне понятно.

Арест Володи Мороза воспринимался некоторыми как вполне естественный – на аукционе Сотбис был выложен целый каталог вещей русского авангарда, полученных аргентинским послом от Володи и размещенных на аукционе. Среди них были рисунки Богомазова и рельефы Ермилова, частью выменянные, частью купленные Володей у меня. Но в КГБ точно знали, что я не смешиваю своих общественных и литературных дел с коллекционными и даже не задавали мне об этом вопросов. Костаки мне сказал, что у Володи свой полковник КГБ, но тут он «уехал в отпуск». Была, правда, забавная особенность в деле Володи. После ареста кроме роскошной дачи в Переделкино с белокаменной оградой, висевших у него картин, среди которых был большой красивый букет Кустодиева на синем фоне, у Мороза были изъяты тридцать акварелей Кандинского. Возможно, они и были целью ареста. Но все дело в том, что лишь одна из них, еще предметная, самая ранняя, была настоящей. Остальные – фальшивые.

Поповы были ограблены летом 1973 года в то время, когда в очередной раз уехали в Ленинград. Кто-то позвонил в дверь, открыла соседка, ее затолкали, кажется, в туалет и начали интересоваться комнатами Поповых. Украдено было далеко не все. Вырезали из рамы большой холст Маньяско «Собаки святого Франциска», вытащили все украшения Татьяны Борисовны, а их было много: от античных и египетских до древнерусских и кубачинских. Только несколько любимых колец раннего итальянского Возрождения она, к счастью, взяла с собой в Ленинград. Была украдена еще одна странная вещь – очень редкая книга по нумизматике, написанная на латыни и изданная в XVII веке в Польше. Ни в Публичной библиотеке, ни в Библиотеке Ленина этой книги не было. Странно, однако, что именно эта книга очень заинтересовала