— Я дала ему сильное снотворное, и он заснул. А в целом физическое состояние нормальное, нельзя сказать, что он не пострадал. Ростислав ему вытащил из воды вовремя. — Она на секунду замолчала. — Другое дело, каким у него будет психическое состояние после пробуждения, я не знаю. Мне даже показалось, что он немного неадекватен. Впрочем, после такого потрясения это закономерно.

— Маша пойдем к нам в номер, нам надо поговорить, — встал Каманин. Он оглядел присутствующих, но больше ничего не добавил.

Вместе с Марией он вышел из зала.

67

— Как он? — спросил Каманин, едва они вошли в номер.

— Но я уже все рассказала, думаешь, я обманула, — насмешливо ответила Мария.

— Не думаю, — мрачно отозвался Каманин. — Век живи, век учись. Все мог предположить, но то, что Иван попытается наложить на себя руки… Любой другой, но не он, мне всегда он казался для этого чересчур мягок.

— Значит, допекло, Феликс. Мне кажется, это он сделал для тебя.

— Попытался покончить собой для меня? — удивленно посмотрел на Марию. — То есть, ты хочешь сказать, что виновник его поступка — я?

Мария неопределенно покачала головой.

— Не знаю, как это выразить, но мне кажется, он это сделал, чтобы что-то доказать тебе. Или оправдаться перед тобой, таким образом отправить тебе послание, что он совсем не такой, как ты о нем думаешь. Если бы ты так резко здесь с ним не говорил, он бы не совершил этот поступок. Получается, что ты довел его до определенной точки, после которой он уже не мог жить, как прежде.

— Но почему ты обвиняешь в этом меня? Он сам довел себя до этой точки, я лишь указал ему на это.

— Но в такой ситуации крайне важно, как это было сделано. Ты не оставил ему другого выхода. Ты проявил безжалостность.

Каманин удивленно взглянул на Марию.

— Ты никогда со мной так не говорила.

Мария согласно кивнула головой.

— Но у нас никто из наших знакомых не совершал попытки суицида. Представляешь, что было бы с твоим юбилеем, если бы она удалась. Тем более, тут присутствует журналист. Легко представить, что бы он написал. Да, возможно, напишет.

— Выходит, тебя беспокоит возможная огласка того, что случилось?

— В том числе, Феликс Как будущая твоя жена я не могу об этом не волноваться. Но для меня не это главное.

— Что же тогда?

— Понимаешь, — задумчиво проговорила Мария, — в том, что случилось, есть твоя вина. Нельзя быть таким безжалостным, тебе ли не знать, насколько человек слаб. А он для тебя не чужой, вы дружите всю жизнь.

— Вовсе нет, все каких-то пятьдесят лет, — проворчал Каманин. — Не ожидал, я услышать от тебя таких слов.

— А что ожидал?

Каманин ненадолго задумался.

— Сам точно не знаю, но что-то другое.

— Прости, если не оправдала твоих надежд.

Каманин снова задумался.

— Оправдала. То, что ты говоришь, это самое лучшее из того, что ты могла бы сказать. Я сейчас во время нашего разговора понял, что не знаю, что предпочтительней: обвинять человека в его неправедных действиях или быть к нему снисходительным? Такое ощущение, что и то и другое правильно. Но одно отрицает другое, как это совместить?

— Не знаю, Феликс.

— Вот и я не знаю. Ты права, Ваня мой самый старый и верный друг, несмотря на то, что мы с ним часто спорили, а подчас и ругались. Но при этом я всегда был твердо уверен, что если на кого-то можно положиться, то в первую очередь на него. И он ни раз меня выручал в трудных ситуациях. Я благодарен ему за многое.

— Вот видишь, Феликс, ты сам это понимаешь.

— Но с другой стороны, Машенька, тому, что он вытворяет в последние два года, нет оправданий. Понимаю, это Антон его соблазнил разными благами и посулами. Но ведь надо же иметь свои представления о добре и зле. И уж тем более не торговать ими, не менять знаками. Это самое настоящее предательство. И других слов для этого поступка у меня нет. И вот скажи мне, как я в этих обстоятельствах должен поступить.

— Я могу тебе ответить только, как врач.

— Хотя бы как врач.

— Я сильно обеспокоена его психологическим состоянием. После такого стресса оно может быть любым. Я не психиатр, но знаю, что после таких попыток не всем людям возвращается нормальная психика. А когда я обследовала его в номере, он был не в себе. Что-то постоянно бормотал, называл твое имя.

— Что же в такой ситуации делать мне?

— Прояви к нему милосердие, забыть хотя бы на время о ваших разногласиях, о своих принципах. Будь с ним мягок, ему надо успокоиться, снова обрести уверенность в себе, в своем праве на дальнейшую жизнь, на честь и достоинство. Я в его номере поняла, что в его глазах ты высший судья. Какой приговор ты ему вынесешь, так оно и будет. У меня нет уверенности, что если ты снова начнешь Ивана обвинять, то он не повторит своей попытки. Может, не сейчас, может позже, но разве это что-то меняет?

— Хорошо, я попытаюсь быть к нему снисходительным. И поговорю с ним, сразу, как он придет в себя. Но сначала следует разобраться с Антоном, он тот бес, который искушает Ивана.

— Я по твоим глазам вижу, что ты что-то задумал.

Каманин посмотрел на Марию и, ничего больше не объясняя, вышел из номера.

68

Антона Каманин разыскал в скверике у фонтана. Он сидел рядом с матерью и с аппетитом жевал огромный бутерброд. При этом его лицо приняла такое выражение, что становилось ясно, какое удовольствие от еды он сейчас испытывает.

Каманин подошел к скамейке.

— Приятного аппетита, — сказал он. — Антон, ты все ешь, а ведь скоро обед. Не много ли будет?

Антон настороженно посмотрел на отца.

— Не беспокойся,