Шрифт:
Закладка:
В противовес пожару в душе у Блока, для Белого, душа мира -
Вечной
тучкой несется,
улыбкой
беспечной,
улыбкой зыбкой
смеется.
Да и сама жизнь для Белого - это плавание по реке времени:
Река, что время:
летит - кружится...
Мой челн сквозь время,
сквозь мир помчится.
Мечтая о любви, Белый часто возвращался к образу корабля или лодки. Если лодка в порядке, то и ее капитан находится в согласии с командой. Но если появляется в ней течь, то несдобровать никому. Плывя по волнам времени, Белый бросал в вечность свой призыв к истинной Любви:
Милая, где ты, -
Милая?
Руки воздеты:
Жду тебя
В струях Леты,
Смытую
Бледными Леты
Струями...
Обращаясь к своей жене Асе, Белый трогательно очень "водно" писал:
Наш серебряный путь
Зашумел временным водопадом.
Ах, и зло, и добро
утонуло в прохладе манящей!
Серебро, серебро
омывает струей нас звенящей.
Начало и корни невнятицы и неразберихи
Порой огненные метафоры Блока становились непонятными даже искренним поклонникам его таланта.
Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Святящаяся мгла? Для Огня, быть может, такая метафора приемлема; другим она может показаться в лучшем случае непонятной, странной. Даже в глазах Белого и Блока их многочисленные образы и сравнения остались в лучшем случае непонятными, а в худшем становились даже оскорбительными. Так случилось, когда один из поэтических огненных образов Блока:
Я сам иду на твой костер!
Сжигай меня
позволили Белому подшутить над другом в повести Кубок метелей:
"Вышел великий Блок и предложил сложить из ледяных сосулек снежный костер. Скок да скок на костер великий Блок: удивился, что не сгорает. Вернулся домой и скромно рассказывал: 'Я сгорал на снежном костре'. На другой день всех объездил Волошин, воспевая 'чудо св. Блока'".
Увы, хотя Белый еще ранее в письме Блоку в ноябре 1903 признавался: "Область слова есть для меня предмет ненужный", Блок не воспринял строки Белого как дружескую насмешку или легкую иронию. Его реакция, как и часто бывает у представителей Огня, была гневной: "Я прочел 'Кубок Метелей' и нашел эту книгу не только чуждой, но глубоко враждебной мне по духу". Помимо "кощунственности", эта повесть Белого оттолкнула Блока смысловой невнятностью: "...отрицаю эту симфонию, за исключением немногих мест, уже по одному тому, что половины не понимаю (но и никто не понимает)".
На такой отпор Белый ответил бурным всплеском чувств: "Ввиду 'сложности' наших отношений я ликвидирую (курсив Белого) эту сложность, прерывая с Тобой отношения (кроме случайных встреч, шапошного знакомства и пр.)".
(Символично, что слово "ликвидация" происходит от латинского liquidus, означающего разжижение, текучесть...)..
Подобные недопонятости порождали серию размолвок. Периодически друзья обижались друг на друга, но затем они все чаще осознавали различие в объективной природе своего мышления. Белый не раз писал Блоку:
"Просто я понял, что мы говорим на разных языках";
"... мы с вами с разных планет: но мне думается, что более способен понять мимику португальца, объясняющегося по-русски, чем Вас, которого так долго считал 'близким'".
С другой стороны, порой и Блоку приходилась утешать Белого, когда того никто не понимал. В 1904 году Белый писал, как "Вскоре в Москву приезжает Блок; и я прямо, так сказать, рухнул ему в руки, с моим горем о... непонятости".
Парадоксально, но вдобавок к различиям стихий, у Блока и Белого недопонимание усугублялось как раз их сходством. Рожденные на рубеже уходящего года Феникса и тщетно пытающиеся обогнать свое время, оба чувствовали себя обреченными на косноязычие из-за отсутствия подходящих слов для полноты самовыражения. И еще одно плачевное для обоих сходство: в дни рождения каждого из них Меркурий в Скорпионе (как я мыслю) находился в противостоянии к Плутону в Тельце (необходимость трансформации). Это противостояние традиционно считается индикатором необходимости трансформации мышления, которое как у Белого, так и у Блока было связано с символикой и образностью. Для них самих в каждый момент символика могла казаться предельно ясной, но для окружающих она таила в себе многозначность трактования и поддавалась любым манипуляциям. Например, Блок писал:
"Каждый год моей сознательной жизни резко окрашен для меня своей особенной краской". Вполне возможно, что у него каждый цвет ассоциировался с определенным настроением или действиями. Но что читатель может понять о чувствах Блока, когда он пишет про "лиловые миры первой революции"? Только то, что Блок описывает некое настроение или событие, но у других людей те же действия или настроения могут быть связаны с иными цветами, звуками или ритмами.
Недопонимание образа мышления Блока и Белого отмечалось многими. Может, именно поэтому философ Николай Бердяев (Рыбы, Вода, 1874-1948) в 1931 году заключал: "Мне всегда казалось, что у Блока совсем не было ума, он самый не интеллектуальный из русских поэтов". Со своей стороны, Илья Эренбург комментировал: "Хорошо, что Блок пишет плохие статьи и не умеет вести интеллигентных бесед. Великому поэту надлежит быть косноязычным". Корней Чуковский добавлял, что Блок -"мастер смутной, неотчетливой речи. Никто, кроме него, не умел быть таким непонятным. Ему отлично удавались недомолвки".
В одном из писем Белый писал Блоку о его стихах: "над ними стоит туман недосказанного, но они полны 'скобок' и двусмысленных умалчиваний, выдаваемых порой за тайны". Это не мешало Белому позднее в отзыве на статью Блока "Катилины" восторгаться недомолвками Блока: "я прочел в это статье не только то, что Ты сказал, но и то, что Ты не сказал: прочел не в словах, а в ритме; и в ритме прочел, что сейчас Ты мог бы сказать многое".
В своих Воспоминаниях о Блоке Белый пояснял, что оба брата -поэта "говорили всегда не о том, что - в словах, а о том, что - под словом; прочитывая шифры друг друга, мы достигали невероятного пониманья; когда не умели прочесть, между нами вставала ужасная путаница, угрожающая катастрофой". И тем не менее, Белый продолжал уверять себя и Блока, что "Во внешнем мире мы
