— Он не был таким, когда ты познакомился с ним в Александрии?

— Если и был, я ничего не знал. Нас связывало другое.

Она посмотрела на меня долгим, задумчивым взглядом. Это был не тот взгляд, которому она научилась у Вифании. Это был пронзительный, печальный взгляд, очень глубокий и всецело ее собственный — если только она не позаимствовала его от меня, подумал я, льстя собственному самолюбию. Каким глупым и далеким мне показался внезапно тот странный, сбивающий с толку момент, когда мне почудилось, что передо мной в обличии Дианы сидит ее мать.

Она поднялась и серьезно кивнула.

— Спасибо за то. что ты позволил прочитать мне письмо, папа. Спасибо, что поговорил со мной, — с этими словами она вышла из комнаты.

Я взял в руки письмо и перечитал его еще раз. Я поморщился над перечнем страстей, приписанных мною другим людям, и особенно над тем, что я сказал о Дионе: Что за жестокая страсть подстрекает человека рационального интеллекта домогаться унижения своего беспомощного партнера по половой связи?

О чем я думал, когда писал такое?

Я подожду писать Метону до окончания суда, когда у меня будут более существенные новости. Я велел одной из рабынь зажечь свечу от кухонного очага и принести мне. Когда она вернулась, я взял у нее свечу, положил пергамент с письмом в пустой светильник и сжег его дотла.

* * *

Весь день я провел в поисках.

Если Целий действительно хотел отравить Диона и Клодию, то где он достал яд?

Отравления стали печально привычным делом в Риме, и за последние годы мне пришлось познакомиться с различными смертельными зельями и порошками очень хорошо. Время от времени определенные количества различных ядов проходили через мои руки, и у меня дома был даже специальный запирающийся ящик для их хранения; клиенты, перехватив яд в качестве улики, предпочитали хранить его у меня, а не у себя дома, особенно если подозревали кого-либо из домашних или рабов в желании разделаться с ними.

За определенную цену в Риме любой человек может раздобыть яд, но надежных, неболтливых источников, к одному из которых, полагал я, и должен был обратиться Целий, не так уж много. За годы своей работы я в той или иной степени перезнакомился с большинством из них. Опросить этих людей я скорее всего поручил бы Экону, но поскольку Экона в городе нет, я принялся за это сам, набив кошелек деньгами для взяток и прихватив с собой Белбона в качестве охраны. Это была трудная задача, все равно что ловить змей, засевших под камнями. Поскольку мне, к счастью, известно, какие именно камни предпочитают эти змеи, я просто переходил от одного камня к другому, поднимая их и внутренне собираясь для неприятной встречи.

Поиски заставили меня посетить несколько лавок сомнительной репутации в окрестностях форума; старые, давно закрытые бани возле Фламиниева цирка; портовые верфи и склады в Навалиях; и наконец, по совету одного информатора мне пришлось вернуться в то место, которое Катулл называл Таверной Распутства. При свете дня она казалась более дряхлой, чем распутной; игроки в кости ушли, а шлюхи выглядели лет на десять старше, чем ночью. Единственными посетителями были несколько небритых пьяниц, которые, казалось, не в силах оторваться от скамей.

Мне посоветовали разыскать человека, который называл себя Распутом («Таверна названа по его имени», — сообщил мне мой информатор). Найти его оказалось нетрудно, поскольку на месте настоящего носа у него была кожаная нашлепка («О чем бы ты с ним ни говорил, никогда не спрашивай, где он потерял нос!» — предупредил меня информатор). Он довольно охотно подтвердил, что знает Марка Целия, — частого посетителя этой таверны, — но относительно яда объявил себя совершенно несведущим, и память его не прояснилась даже после того, как я тряхнул перед ним своим кошельком. Вместо этого он указал мне на скучающих женщин и предложил облегчить кошелек иным путем.

Итак, я обыскал все камни, которые мне были известны. Змеи обнажали свои зубы и шипели, но, хорошо это или плохо, ни одна не произвела на свет никакого яда.

Возможно, даже скорее всего Целий приобретал яд не сам, а получил его из того же источника, который нанял или подстрекнул его напасть на александрийское посольство, — то есть прямо от царя Птолемея или, что тоже могло быть, от его приятеля Помпея. В этом случае меня заранее ожидала неудача в попытке проследить происхождение яда. Сеть шпионов и прислужников, работающих на Помпея и царя, ничего не откроет постороннему человеку.

Если Целий убил Диона по требованию врагов последнего, то почему он это сделал? Потому, что был в долгу у Помпея? Это казалось вполне возможным. Если так, то мне может повезти в поисках человека, которому что-нибудь про это известно. Я вернулся на форум и начал искать различные источники информации, более охотно говорящие о политике, чем о ядах. Нетрудно было найти людей, желающих поговорить, но невозможно отыскать в их болтовне какие-нибудь твердые факты. Все обстояло так, как говорил Клодий: множество людей заявляли, что они «знают правду» (Целий пытался отравить Диона, и у него не получилось, тогда Целий и Асиций вместе закололи Диона), но ни один не мог привести этому сколько-нибудь веских доказательств.

Я отыскал тех, кто присутствовал на процессе Асиция, и подолгу говорил с каждым из них. Смысл разговоров сводился к тому, что Асиций виновен, и все об этом знали, но судьи с недалекими мозгами были убеждены Цицероном, а судьи с нестойкой волей — подкуплены золотом царя Птолемея, и вместе они составили подавляющее большинство. И все же, когда я начинал задавать вопросы относительно самого процесса, относительно речей и свидетельств, которые могли бы послужить уликами, у меня складывалось впечатление, что обвинение могло предъявить суду немногим больше, чем располагал я сам — слухи и намеки. Не исключено, что судьи оправдали Асиция просто за недостатком доказательств.

Это был день неудач.

Солнце уже начало садиться, когда Белбон и я взбирались по Крутой аллее. Внезапно я вспомнил, что за весь день ни разу не видел Катулла. Возможно, мне наконец удалось убедить его, что я ему не соперник в любви. Абсурдность подобной мысли заставила меня улыбнуться.

Но улыбка замерла у меня на губах, когда мы взобрались по Крутой аллее на вершину холма и я увидел, что делается на улице перед моим