В племени яномамо 17 % всех жен похищают во время набегов[317]. Аналогичные паттерны наблюдаются среди тонганцев, населяющих острова Тонга в южной части Тихого океана – во всяком случае, так утверждает исследователь Джордж Васон, проживший среди них четыре года (1796–1800 гг.). После того как мужчины гибли в бою, некоторые женщины добровольно сдавались в плен, чтобы спасти свою жизнь: «Они становились собственностью воина-победителя. Пленные женщины рассматривались как экономическое вложение: им можно было поручить выбивание лубяной ткани, изготовление нгату и прочую тяжелую работу. Также они должны были исполнять сексуальные прихоти хозяев»[318].

Статистика это подтверждает. Среди народа дани, обитающего в Новой Гвинее, 29 % смертей взрослых мужчин являются результатом военных действий. Для женщин эта цифра составляет всего 2,4 %[319]. Есть только одна причина, по которой на войне мужчин убивают, а женщин щадят. Получение или сохранение репродуктивно важных ресурсов всегда было главным мотивом войны, как и основным мотивом убийств «по соседству».

Исторически победа в битве давала возможность повысить статус и репутацию, что, как мы видели в предыдущей главе, является мощным стимулом в жизни мужчин. Как пишет археолог Лаура Ли Юнкер, в Юго-Восточной Азии 1000 г. до н. э. «набеги на соперничающие группы содействовали повышению статуса и укреплению политической власти. Они позволяли добыть женщин для полигамных браков, увеличивали сельскохозяйственную и ремесленную производительность за счет труда порабощенных, а также обеспечивали достаточное количество жертв для ритуальных пиршеств, устраиваемых элитой»[320]. «Воинов, которые приняли участие в многочисленных набегах и вернулись с богатой добычей и пленными награждали социальным рангом и атрибутами статуса…»[321]

Слава, которая ждала воина, рискующего жизнью на поле боя, пожалуй, красноречивее всего описана в следующих знаменитых строках из шекспировского «Генриха V».

Старик о них расскажет повесть сыну,

И Криспианов день забыт не будет

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас —

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,

Мне станет братом: как бы ни был низок,

Его облагородит этот день;

И проклянут свою судьбу дворяне,

Что в этот день не с нами, а в кровати:

Язык прикусят, лишь заговорит

Соратник наш в бою в Криспинов день[322].

Благодаря прогрессу в технологиях анализа ДНК, мы получили убедительные генетические доказательства, что коалиционное убийство, характеризующее войны, на самом деле работает и в репродуктивной конкуренции. Вспомните приведенную ранее цитату ужасного монгольского воина Чингисхана, выражающего удовольствие по поводу победы над врагами и совокупления с их женами и дочерями. Стратегия хана, правившего громадной империей 800 лет назад, имела глубокие репродуктивные последствия. Чингисхан, что означает «император императоров», убил много мужчин на завоеванных им территориях, вселяя великий страх в любого, кто мог ему воспротивиться.

Власть Чингисхана простиралась через Китай в страну, ныне известную как Афганистан. За десять лет оксфордский генетик Крис Тайлер-Смит и его коллеги собрали образцы крови представителей 16 популяций, некогда входивших в Монгольскую империю, включая прилегающие районы. Проанализировав 30 генетических маркеров ДНК из Y-хромосомы, они обнаружили, что 8 % мужчин несут хромосомную сигнатуру, характерную для монгольских правителей[323]. Это означает, что 16 млн мужчин в этом регионе – т. е. примерно 0,5 % всего населения Земли – вероятно, являются потомками Чингисхана.

Многочисленные сыновья императора, которые пошли по стопам отца и правили обширными территориями, имели много жен и большие гаремы. Известно, что старший сын Туши произвел на свет по меньшей мере 40 сыновей. Дополнительные свидетельства невероятного репродуктивного успеха Чингисхана исходят от хазарейцев, пакистанского народа монгольского происхождения. В устных преданиях они настаивают, что являются прямыми потомками Чингисхана. Иногда слова ничего не стоят, но это подтверждает генетика. На протяжении всей эволюционной истории война была эффективным средством истребления соперничающих мужских линий, причем победители вносили непропорционально большой вклад в популяцию потомков.

Как свидетельствует наша долгая история войн, в основе вооруженных конфликтов лежат многие ключевые мотивы убийств по соседству – конкуренция за репродуктивно значимые ресурсы; убийство, чтобы не быть убитым; приобретение статуса и репутации; защита чести; месть конкурентам; победа над соперничающими мужчинами; избавление от детей репродуктивных соперников; похищение женщин побежденных мужчин; поиск новых возможностей для размножения.

Нравственные дилеммы

Исследования других видов обеспечивают ценный информативный фон для эволюции убийства. Теперь мы знаем, что лишение жизни представителей собственного вида вопреки мифу, распространенному известным этологом Конрадом Лоренцем, на самом деле часто встречается в мире животных. Среди млекопитающих своих убивают тигры, львы, волки, гиены, пумы и гепарды; среди приматов – лангуры, красные ревуны, павианы, горные гориллы и голубые мартышки. Жестокие внутривидовые преступления – норма и среди шимпанзе, обитающих в заповеднике Гомбе, что в свое время произвело шокирующее впечатление на Джейн Гудолл[324] и других исследователей. Зоологи не сомневаются: в ходе естественного отбора все эти виды развили особые механизмы, побуждающие их к убийству себе подобных. Разумеется, это не доказывает, что и людям свойственно влечение к убийству, обусловленное эволюцией; каждому виду присущи собственные, уникальные констелляции адаптаций. Тем не менее это наблюдение проливает новый свет на убийство как на адаптивную стратегию, характерную для млекопитающих и приматов, а значит, нет оснований скептически относиться к возможности существования аналогичных адаптаций и у человека.

Научные исследования, проведенные моей лабораторией, подтверждают: наш разум изначально склонен убивать. Об этом говорят материалы нескольких сотен убийств, совершенных в штате Мичиган; смертоносные фантазии тысяч людей со всего мира, от Соединенных Штатов до Австрии, Сингапура и Перу; исследования антигомицидальных адаптаций, свидетельствующие о тесной корреляции между страхом быть убитым и ситуациями, в которых люди действительно убивают; сценарии, позволившие определить точные условия, при которых люди, скорее всего, решатся на преступление; беседы с детективами по расследованию убийств и полицейскими; статистический анализ почти полумиллиона убийств, внесенных в базу данных ФБР; а также кросс-культурные данные, предоставленные биологическими и культурными антропологами.

Столь обширный материал, собранный из множества источников, в сочетании с существующими теориями, которые не могут объяснить, почему люди убивают в таких разнообразных, но предсказуемых обстоятельствах, несомненно, заставляет задуматься. Что касается бремени доказывания, то его следует возложить на тех, кто до сих пор сомневается, что человеческий разум рассчитан на убийство. Необходимо кардинально изменить подход к убийствам. Настало время снять шоры.

Предполагаю, некоторые ученые с негодованием отнесутся к теории убийственного разума как продукта