Тон Хиггинса мгновенно изменился:

— И ты можешь это доказать?

— Определенно могу.

— Где Андерман сейчас?

— Возможно, пытается удрать из города.

— А ты где?

— В «Цезаре» вместе с Ником.

Хиггинс выругался и добавил:

— Увижу — убью.

— Знаю, что ты меня любишь, — ответил Валентайн.

Вернулся Ник с пакетом арахиса, которым он поделился с Валентайном. Поделился Ник и информацией о последних ставках:

— Я поставил на Холифилда тысячу. Поторопитесь, а то они прекращают принимать ставки.

— Я не делаю ставок, — ответил Валентайн.

Ник взглянул на него с таким изумлением и даже испугом, словно Валентайн был инопланетянином.

— Мне нравится спорт в чистом виде, предпочитаю болеть, ни о чем больше не думая, — пояснил Валентайн.

— Это как?

— Есть разница между тем, чтобы желать кому-то победить, и тем, когда желаешь победы, потому что поставил деньги.

— Но ставки на Холифилда — это совсем другое, — сказал Ник.

— То есть?

— Холифилд велик еще и тем, что никогда не нарушал закона. А о многих ли сегодняшних боксерах вы можете такое сказать? И, делая на него ставки, вы тем самым его поддерживаете. Поверьте, прежде, чем ступить на ринг, Холифилд непременно узнает, как он котируется. Все боксеры так делают.

Странно, но эти рассуждения Ника пришлись Валентайну по душе. Холифилд ему всегда нравился, а когда он низвергнул Майка Тайсона, приязнь перешла в открытое обожание. Его победа для разных людей означала разное, но главный смысл заключался в том, что порядочный человек сражался с не слишком уж порядочным, И порядочность победила. Это был час триумфа для всех, кто верил в игру по правилам.

— Ладно, — сказал он своему работодателю. — Я это сделаю.

Следуя полученным от Ника инструкциям, Валентайн прошел в ту часть «Цезаря», где располагался спортивный тотализатор, — огромное помещение без окон с зарешеченными кабинками, в которых принимали деньги, и огромным дисплеем, на котором высвечивались ставки.

К кабинкам выстроилась очередь. Ожидая, Валентайн изучал дисплей. Это походило на игру в бинго: угадал правильную комбинацию — получи приз. Ему всегда нравилось число пять — он считал его своим счастливым числом и потому поставил на то, что Холифилд победит за пять раундов. Получалось тридцать к одному. Он вытащил из бумажника новенькую стодолларовую купюру.

Очередь двигалась. Словно по волшебству, на дисплее появилась телевизионная картинка: Холифилд и Зверь уже на ринге. Ведущий их представляет. После этого некто, отдаленно смахивающий на растолстевшего Уэйна Ньютона[39], запел национальный гимн. Уже подойдя к кабинке, Валентайн разглядел, что это Уэйн Ньютон и есть.

Протягивая деньги, Валентайн сказал:

— Холифилд в пяти раундах.

— Знаете ли, вы в меньшинстве, — объявил букмекер.

— Ну и пусть, — ответил Валентайн.

Валентайн только успел засунуть билетик в карман, как почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Обернувшись, он увидел Ника. Лицо его пылало.

— Звонил Уайли. Он только что говорил с Нолой, — сообщил Ник.

— Где она?

— Прячется где-то в западной части города. Говорит, что сбежала от Фонтэйна.

— Уайли вызвал полицию?

— Нет. Я хочу поговорить с ней первым.

— Ник, — как можно проникновеннее произнес Валентайн. — Обратитесь в полицию.

— Но я должен с ней поговорить, — упрямился Ник. — Пойдемте.

Они чуть ли не бегом проскочили к парадному входу «Цезаря». В казино игры прекратились — все взоры были прикованы к гигантским телеэкранам. Бой длился всего минуту, а Холифилд уже пропустил удар и распластался на ринге. В нейтральном углу стоял Зверь и скалился. Чемпион встал на ноги только на счет «восемь».

— Вот так улетают мои по́том и кровью заработанные денежки, — пожаловался Ник. — Ну, вставай, лентяй! Хватит валяться!

Валентайн думал о том же самом и, как ни странно, больше печалился о своей сотне, чем о здоровье Холифилда. Он вынул из кармана свой билетик и разорвал на мелкие клочки.

Когда они уже неслись в гольф-каре Ника по Стрипу, Валентайн снова попытался воззвать к здравому смыслу:

— И все-таки вам следует сообщить в полицию.

— Я сказал: нет, — не сдавался Ник.

— Нола укрывается от правосудия. Узнав о ее местонахождении и скрыв его, вы становитесь соучастником. Это уголовно наказуемое преступление.

Ник искоса глянул на него:

— Вы, между прочим, тоже можете стать соучастником.

— Так вы хотите, чтобы я сам сообщил?

— Нет, — рявкнул Ник и среди гарема своих бывших жен зарысил к парадному входу в «Акрополь». — Послушайте, сначала я, как джентльмен, хочу перед ней извиниться. Неужели вы думаете, что Лонго мне это позволит?

Валентайн хотел было сказать «да», но удержался — это было бы совсем уж откровенным враньем. Священники и врачи на сострадание способны, полицейские — никогда.

И он ответил:

— Нет.

— Мне нужно всего лишь пять минут с ней наедине, — попросил Ник. — И все.

— Только пять минут?

— Да.

— Обещаете? — с сомнением в голосе спросил Валентайн.

— Клянусь могилой матери, — торжественно произнес Ник.

Глава 25

Нола спряталась в «Везунчике» — мотеле на западной окраине. По мере отдаления от Стрипа Лас-Вегас становился все ужаснее, и «Везунчику» вскорости предстояло превратиться либо в автостоянку, либо в кладбище автомобилей. Уже сейчас из-за того, что часть неоновых букв в названии мотеля не горели, а часть горели не полностью, само название выглядело самым жалким образом.

Ник припарковался на пустынной площадке, выключил фары. Некоторое время они сидели молча. Первым заговорил Валентайн:

— Я по-прежнему считаю, что вам лучше бы вызвать полицию.

— К черту полицию.

— А что если здесь нас ждут какие-то неприятности?

Ник перегнулся через Валентайна и достал из бардачка револьвер тридцать восьмого калибра с перламутровой рукояткой, такой блестящий, словно только что из магазина.

— Уберите эту штуковину, пока себе что-нибудь не прострелили, — сказал Валентайн.

— Мне тоже нужна защита, — ответил Ник, засовывая оружие за пояс. — Есть другие предложения?

— Да, — ответил Валентайн. — Давайте позвоним Уайли.

Ник вытер рукавом вспотевшее лицо. Двадцать секунд с выключенным кондиционером — и в машине стало жарко, как в духовке.

— А зачем? — спросил он.

— Скажем, чтобы все повысили бдительность.

— С какой это стати?

Валентайн посмотрел на Ника: неужели он ничего не понимает? Или, как это бывает, все настолько на виду, что никто ничего не замечает?

— Потому что начинается последний акт пьесы, задуманной Фрэнком Фонтэйном и Нолой Бриггс.

— Вы полагаете, что меня все-таки попробуют ограбить?

— Уверен.

Пот уже капал у Ника с носа.

— И откуда такая уверенность? — строптиво спросил он.

— Шкурой чувствую.

— Вы