Телеграммы были сфабрикованы журналистом и некой телеграфисткой, которая получила от жадного искателя сенсаций в награду за содействие коробку конфет. Председатель комиссии был расстроен и собирался уговаривать телеграфистку взять назад признательное показание. Насилу убедили Муравьева не позорить честь ЧСК и не нарушать профессиональной этики.

Невзирая на серьезные разногласия в подходах, все слухи о готовящемся императрицей и Распутиным «сепаратном мире» были подвергнуты самой скрупулезной проверке. Выслушаны все показания и мнения. Ни один слух не подтвердился…

Вот что пишет по этому поводу Гирчич, судебный следователь:

«До конца сентября 1917 года я заведовал 27-й следственной частью комиссии, где была сосредоточена вся информация об измене со стороны высших представителей империи, и даже членов императорского дома. Все сведения были полностью проверены, беспристрастны, ведь в подобных делах не проверенное до конца подозрение, как недорубленное дерево, быстро отрастает… Среди близких к царю людей было мало верноподданных… но не было изменников. Распутин, этот умный, с огромной волей мужик, сбитый с толку петроградским обществом, не был шпионом и изменником».

Рассказывает Георгий Львов, глава Временного правительства, министр внутренних дел Временного правительства:

«…работы ЧСК не были закончены. Но один из самых главных вопросов, волновавших общество и заключавшийся в подозрении, а может быть, даже убеждении… что царь под влиянием своей супруги, немки по крови, готов был и делал попытки к сепаратному соглашению с врагом, Германией, был разрешен. Керенский делал доклады правительству и совершенно определенно, с полным убеждением утверждал, что невиновность царя и царицы в этом отношении установлена».

Выводы ЧСК оказали заметное влияние на умы и привели к перемене мнения о личностях государыни и государя. В мемуарах, написанных в эмиграции, многие посвятили покойным государям извинительные строки. С выводами, сделанными ЧСК, пришлось считаться даже Керенскому, который сквозь зубы признавал, что ЧСК не обнаружила фактов измены… впрочем, «русский Марат» сразу делал оговорку, что он все равно внутренне убежден, что что-то было.

Даже Феликсу Юсупову приходилось считаться с утвердившимся мнением о беспочвенности слухов об измене. В первой части книги «Конец Распутина» можно встретить такой пассаж:

«Клеветнические слухи об императрице старательно распространялись в России… Самым гнусным приемом такой пропаганды… было навязывание императрице немецкого патриотизма. Клевета не миновала и государя: говорили, что он под влиянием императрицы, будто бы возглавлявшей немецкую партию, готовится к подписанию сепаратного мира». Отдавая дань новому, установившемуся общественному мнению, князь Юсупов вынужден был написать эти строки. Но через несколько страниц своего повествования он снова съезжает в наезженную колею и вновь обвиняет императрицу, императора и Распутина, в уста которого вкладывает пространные монологи о «сепаратном мире», и о том, что государи ему, Распутину, не откажут и во всем ему послушны, а императрица на все согласна.

Возникает вопрос, как же в действительности относился Распутин к войне и миру?

Об отношении самого Распутина к войне с Германией и идее сепаратного мира с немцами свидетельствовала дочь Распутина, Матрена:

«Отец был горячим противником войны с Германией. Когда состоялось объявление войны, он, раненный, лежал в Покровском. Государь присылал ему телеграммы, прося совета и указывая, что министры уговаривают его начать войну. Отец советовал государю крепиться и войны не объявлять… Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией, что мы не готовы к войне с ней, что с ней как с сильной державой нужно дружить, а не воевать… Это его тогда так расстроило, что у него открылось кровотечение раны.

Неправда, что писали про отца, будто бы он стоял во время войны за мир с Германией. Он говорил нам с сестрой: Меня тогда не послушались, теперь ничего сделать нельзя».

О том же говорил Манасевич-Мануйлов, человек, часто посещавший дом Распутина в последний год его жизни. Он свидетельствовал, Распутин считал, что войну не надо было начинать, но раз начали, то надо воевать до конца, поскольку «если ссора, ссорьтесь, а полуссора, это опять будет ссора. Императрица страшно стоит за продолжение войны».

Рассказывает генерал-лейтенант Павел Курлов:

«Распутин живо интересовался войной, спрашивал мое мнение о ее исходе, категорически заявив, что он считает войну с Германией огромным бедствием для России… будучи противником начатой войны, он с большим патриотическим подъемом говорил о необходимости довести ее до конца… таким образом, у Распутина было гораздо более развито национальное чувство, чем у многих обвинителей его в стремлении к сепаратному миру и влиянии в этом отношении на императрицу».

(28) О том, как тщательно скрывали государи болезнь своего ребенка, говорит тот факт, что родная сестра государя, великая княгиня Ксения Александровна, будущая теща Феликса Юсупова, узнала о трагедии в семье брата только в 1912 году, ранней весной.

Из дневника великой княгини Ксении Александровны:

«Ольга (младшая сестра государя) рассказала нам про свой разговор с ней (государыней). Она первый раз сказала, что у бедного маленького (наследника) эта ужасная болезнь… про Григория сказала, что как ей не верить в него, когда она видит, что маленькому лучше, как только тот около него или за него молится… Боже мой, как это ужасно и как их жалко»!

Рассказывает Анна Вырубова, близкая подруга императрицы:

«Первый год царица скрывала болезнь сына даже от меня. Я случайно узнала о ней. Однажды, это было в Царском Селе, мы с государыней играли в четыре руки. Наследник сидел возле нас на складном стуле со столиком… неожиданно кто-то пришел, и императрица оставила меня с мальчиком. Я встала, чтобы взять его на руки, но он сначала расплакался, а потом начал кричать, как раненый зверек. Государыня прибежала с криком: «Оставьте его, оставьте, его нога застряла в стуле!» Я не могла понять, в чем дело. «Я сейчас объясню вам», – сказала государыня. Понемногу ей удалось успокоить сына, но я заметила, что ножка наследника опухла и посинела. Царица в слезах рассказала мне об ужасной болезни.

Помню, как волновалась государыня, когда ожидали какого-либо иностранного гостя, и как она старалась, чтобы наследник выглядел здоровым. Однажды, накануне приезда кайзера, не помогли никакие предосторожности: мальчик упал, и на лбу его появился большой синяк. Кайзер, конечно, сейчас же понял, что с ребенком, так как два или три сына его брата страдали тем же недугом…»

(29) Так писал об этой женщине, своим появлением в жизни Михаила Романова повернувшей судьбы империи, французский посланник при дворе последнего российского императора, Морис Палеолог:

«Она прелестна. Туалет ее свидетельствует об утонченном вкусе. Чистое и гордое выражение лица… бархатистые глаза, движения полны грации…»

Великий князь Александр Михайлович дополняет портрет.