Они дошли до конца галереи. Отсюда виднелись разбросанные вдоль реки шерстяные фабрики. Выше, на горном склоне, зеленела сосновая роща, кое-где проглядывали белые пятна каменоломен. Маррета показал рукой вдаль:

— Там в горах однажды я встретил волка. Это было много лет назад… А теперь всюду дома… дома… — Его голос дрожал. — Беда в том, что я слишком рано родился… Вот у тебя другая судьба… Когда окончится война, ты еще увидишь много перемен.

Опираясь на палку, к ним подошел старый Паредес:

— Э, да ведь это Орасио! Орасио!

Орасио дал старику пару оставшихся у него сигарет.

— Я не знал, что и вы здесь…

— Да… после смерти жены. Что мне было делать?.. Но это не важно… Вот Маррету действительно жалко! Я-то ничего не стою, но он… Тяжело мне его видеть здесь! Так тяжело!

— Замолчи, дружище! Оставь эти глупости! — проговорил Маррета.

Издали послышались чьи-то голоса; они приближались. Орасио сразу узнал грубый голос Трамагала… С Трамагалом был Жоан Рибейро. Монахиня, проводив их, тотчас ушла. Трамагал бросился к Маррете.

— Дай-ка обниму тебя, старина! Ты не имел права уйти, никому не сказав!..

Трамагал и Жоан Рибейро тоже стали спрашивать Маррету, что ему принести, но он с мягкой улыбкой ответил, что ни в чем не нуждается. Тут вмешался Паредес:

— Одеяло ему нужно, вот что…

— Как? — воскликнул Трамагал. — Значит, у него нет одеяла?

— Есть… Есть… — запротестовал Маррета.

— У него есть одно, но летнее… этого недостаточно. У меня два, и то я мерзну. А ему каково? Всю прошлую ночь он дрожал… Я сам видел.

Маррета хотел было возразить, но Трамагал не дал ему сказать ни слова:

— Просто невероятно! Человек всю жизнь обрабатывал шерсть, а когда пришла старость — у него нет даже одеяла!.. Где тут начальница? Я ей покажу!..

Услышав этот громовой голос, инвалиды повернули головы и насторожились. Маррете с трудом удалось успокоить негодующего Трамагала:

— Начальница не виновата… Она делает, что может… Но убежище не располагает достаточными средствами. Рабочие вносят только по пять тостанов в неделю, при нынешней заработной плате больше выделить они не могут. Иногда производится сбор пожертвований по подписным листам, но и это почти ничего не дает — фабриканты не любят раскошеливаться… Так что нет смысла попрекать начальницу… Не я один, все здесь в таком положении…

Минуту помолчали, затем Жоан Рибейро спросил:

— У тебя ведь дома были одеяла?

— Да, конечно… Но прежде, чем перебраться сюда, я их продал, чтобы расплатиться с кое-какими долгами… Продал все…

— Завтра же у тебя будет одеяло! — взволнованно воскликнул Трамагал.

— Не хочу! Откуда ты возьмешь деньги, чтобы ни с того ни с сего сделать мне такой подарок?

— Не один Трамагал заплатит за него… — вставил Жоан Рибейро.

— Завтра же у тебя будет одеяло, — повторил Трамагал. — А теперь вот что: как тут обстоит дело с харчами?..

Паредес хотел было ответить, но Маррета остановил его взглядом. Старик только покорно улыбнулся.

Трамагал все понял:

— Никуда не годятся, ясно!

— Нет, еда хорошая… — возразил Маррета. Потом, заметив укоризненный взгляд Паредеса, неуверенно добавил: — Неплохо готовят… в казармах, например, гораздо хуже… Правда, старики съедали бы и больше, но не дают… У некоторых, знаете, неплохой аппетит!.. Вот, например, у дяди Паредеса… Ну а мне вполне хватает. Я ведь вегетарианец и привык довольствоваться малым. В первые дни было трудновато… Но я поговорил с начальницей, и сейчас для меня отдельно готовят картошку и капусту. Вчера даже морковь дали — я уже давно ее не ел…

Снова послышалось пение сумасшедшей. Но обитатели богадельни, должно быть, привыкли к этому — одни продолжали свои неторопливые беседы, другие, сомкнув веки, дремали. Трамагал осмотрелся по сторонам.

— Да, много здесь стариков… — проговорил он и, повернувшись к Орасио, добавил: — И никто из них ничего не добился в жизни — вот что меня бесит!

Орасио зажмурился, чтобы не видеть этих несчастных, но они неотступно стояли перед его глазами. Он представил себя стариком, здесь, в богадельне, среди всех этих жалких бедняков. И ему мучительно захотелось как можно скорее выйти на улицу, оказаться на площади, где угодно, только бы не видеть этих людей, этого здания, не слышать шуток Трамагала, пытавшегося развлечь Маррету…

Они пробыли в убежище до четырех часов дня. Прощаясь, Маррета отвел Орасио в сторону и шепотом сказал:

— Знаешь, я передумал насчет этих заграничных писем… война… неизвестно, когда они дойдут, а может, еще окажутся на дне морском… бывает и так. Пожалуй, пока не стоит их отсылать… Поэтому марок ты мне не покупай, а лучше принеси для Паредеса сыру. Ему будет приятно — старик очень любит сыр… только позавчера он мне об этом говорил…

VI

Весной у Орасио родился сын. На склонах гор зазеленели каштаны, в сквере оделись в зеленый наряд липы, веранды богатых особняков скрылись за зеленым ковром вьющихся роз. На летние пастбища поднимались стада — как сто, двести, тысячу лет назад; на Пеньяс-да-Сауде и Наве-де-Санто-Антонио любителей лыжного спорта сменили пастухи. Там, где зимой слышались шутки и смех лыжников, сейчас царило безмолвие, которое изредка нарушала заунывная песнь пастуха. Утром, когда рабочие шли на фабрики, веселое солнце заливало горы своим светом. Воздух был напоен душистым запахом трав и цветов, все сияло яркими красками. Радостное спокойствие исходило от кустарников и деревьев, от замшелых утесов и скал. И трудно было поверить, что где-то все еще грохочут орудия и рвутся бомбы.

Но мир и спокойствие царили только в природе, — их не было в душах людей. Рабочие с нетерпением ожидали окончания смены, чтобы узнать новости о войне. Берлин был в агонии. Зажатая в тиски фашистская армия, оборонявшая свою надменную столицу, отступала шаг за шагом под непрекращающимся шквалом железа и огня.

Сестра Дагоберто вместе с обедом обычно приносила брату лиссабонскую газету. Во время перерыва вокруг Дагоберто собирались рабочие и внимательно слушали сводки с фронтов. Но самые последние новости, передававшиеся по радио, они узнавали вечером на площади и в сквере. Гитлер мертв. Русские дошли до рейхсканцелярии. Адмирал Дениц где-то вдали от столицы сформировал новое правительство. Теперь никто уже не обращал внимания на названия городов, которые русские, американцы, англичане и французы занимали в эти последние дни войны.

Было начало мая; на каштанах появились желтые почки. Уже несколько недель все с нетерпением ждали благостной вести о том,