всем уважений господина Груздя к своему здоровью — не был ли он в последнее время чем-то болен? Вполне понятно, что он не стал бы этого афишировать, но вы оба достаточно близки к нему, чтобы если не знать, то хотя бы догадываться. Может ли кто-либо из вас сказать что-то по этому поводу? Такие вещи ведь не обязательно высказывать вслух. Однако у человека меняется настроение, он может как-то по-иному вести себя, иногда даже случайно вырвавшееся слово, полслова могут подсказать многое, непроизвольный взгляд может выдать затаенные мысли или опасения, случайно написанная фраза или сделанный в момент мрачных размышлений непроизвольный рисунок — и многое другое. Может быть, вы видели или слышали что-то такое, но в то время не придали этому значения? Попытайтесь вспомнить, очень прошу вас.

Пауза длилась недолго. Сорокопут кашлянул:

— Право же, не могу припомнить ничего похожего. У него всегда, до самого, как вы говорите, исчезновения оставалось все то же ровное, деловое настроение, он был энергичен, охотно, как всегда, смеялся, слушая анекдоты — он любит, чтобы ему в свободную минутку рассказывали анекдоты, так что все мы заботимся о постоянном обновлении нашего репертуара… Не для того, чтобы угодить руководителю, просто чтобы сделать приятное человеку, которого все мы уважаем. Нет, мне кажется, что он ни в чем не изменился, был таким, как всегда. Если не считать того недолгого времени, о котором я упоминал. Но ведь то было почти три года тому назад! Вряд ли это могло откликнуться сегодня. Как ты считаешь, Лара?..

Она слегка приподняла и опустила плечи.

— Получилось так, что как раз последние две, пожалуй, даже три недели я с ним почти не встречалась. Правда, раза три… Да, три раза мы разговаривали — я ему звонила, просто так, у нас это своего рода традиция: убеждаться, что у другого все в порядке.

Я: Когда вы разговаривали в последний раз?

Она: Сейчас вспомню. По-моему… Да, накануне… накануне того дня, когда… Ах, нет. Простите. Не накануне, а за день до того. Потому что потом он еще проснулся.

Я: Не совсем понял вас.

Она: Мне показалось, что это было вечером того дня — ну, после которого наутро он не проснулся. Но теперь я вспомнила точно: на другой день он еще был у себя. Ты ведь помнишь: ты был в кабинете, когда я звонила, и еще попросил спросить у него — только я не помню, что именно.

Он: Постой, постой… Верно. Назавтра были назначены переговоры с людьми из «Юнайтед Физикс», но днем мы еще не решили, кто будет вести их: он или я. Вот я и спросил — через Лару. Чтобы не пропустить — что-то такое было на экране…

Она: Правильно. И он сказал, что проведет сам.

Я: И провел?

Он: Нет. Вел я.

Я: Почему — если он в то утро еще не…

Он: Рано утром он позвонил мне и сказал, что передумал, что займется другим вопросом.

Я: Каким — не помните?

Он: По-моему, он не назвал конкретно, чем хочет заняться.

Я: И потом?

Он: А что — потом? Я поехал в «Президент-отель», поскольку мы договорились провести переговоры, условно говоря, на нейтральной почве, и…

Я: Он? Что он?

Он: Ага, понял. Он провел тот день в нашем головном институте. У него там шел эксперимент, и он, видимо, решил что-то в связи с ним — может быть, придумал какие-нибудь изменения условий, в этом роде. Мне трудно сказать определенно: я ведь не компьютерщик и не физик вообще, я экономист и занимаюсь, так сказать, прозаической стороной вопроса…

Я: Эксперимент? Не помните?..

Он (перебивая): Я ведь сказал: это не моя игра. Даже если бы я и услышал что-то, какую-то формулировку, вернее — формулу, увидел или даже держал в руках схему — то ничего не понял бы и в следующую секунду забыл.

Я: Понимаю. Скажите, а переговоры были важными?

Он: С моей точки зрения — очень. Но, с вашего позволения, распространяться не стану: это коммерческая тайна, а коммерческая — следовательно, и политическая, и стратегическая…

Я: С моего позволения? А если я такого позволения не дам?

Он: Обойдусь без него. Тут уже я опираюсь на закон, а не вы.

Я: Хорошо. Не стану выпытывать. Какой, вы сказали, это был институт?

Он: Повторяю: наш головной институт. Он называется ПИОН.

Я: В смысле — пи-мезон?

Он: Не знаю, в каком смысле. Не задумывался. Может, просто в смысле цветка. Он так назывался и раньше, когда мы его купили, и мы не стали менять вывески.

Я: Понятно. Скажите: а кто еще мог бы достаточно подробно рассказать вот об этом — на сегодня последнем — рабочем дне вашего шефа? Кто-нибудь, кто в тот день был рядом с ним, а не на переговорах?

Он: Н-ну… Сразу трудно сказать. Зурилов скорее всего.

Я: Кто это?

Хотя я уже хорошо знал, кто это. Но лишняя проверка никогда не мешает.

Он: Директор института, конечно, — другого там нет с такой фамилией. Он был важным лицом в Проекте.

Я: Что значит — был?

Он: А вы что — не знаете? Он свалился в тот же день, когда Груздь не проснулся. Инфаркт миокарда. Вот он за собой совершенно не следил, сколько его ни уговаривали. Хронический трудоголик. Был. Как же вы не… А, ну да, тут же Америка — откуда вам знать такие вещи… Да, лежит в клинике. Почти все время в отключке. Врачи не очень-то обнадеживают. Так что поговорить с ним вам уже не удастся.

Я: Вы полагаете?

Он: То есть как? (Кажется, тут до него доходит, что мы собеседуем не наяву, а в Пространстве Сна.) Ах да… Понимаю. Ну что же, увидите — передавайте привет от меня.

Я: А сами не хотите участвовать в разговоре?

Он: Нет. Плохая примета — видеть во сне покойников, так я слышал. И потом — чувствую, что мне уже пора вставать — там, наяву. Работать-то надо, кто бы там и что бы…

Но у меня оставался в запасе еще один вопрос.

— Скажите еще вот что: кто из людей вокруг Груздя, кроме Зурилова, может лучше и больше всего рассказать о его делах? Я ведь здесь для того, чтобы найти его. Вы, надеюсь, не желаете, чтобы он — там, наяву — умер? Вы ведь хотите по-прежнему работать с ним?

Его взгляд показал, что — хочет.

— Кто же?

Он совсем немного подумал.

— Минаев,