достоверного. Он прекрасно понимал, что все окружающие его лица являются осведомителями матери, а потому те и теряли дар речи при самом невинном вопросе типа: «Вы видели, как военный смотр устраивал мой батюшка?» Потому и не ставил людей в неловкое положение и не пытался выведать подробности кончины отца. Он даже не знал наверняка, умер ли он или ещё жив. Ведь в усыпальнице Императорского Дома в Петропавловском соборе Петропавловской крепости его могилы не было, а в царском помяннике имя Императора Петра III отсутствовало. Может быть, заточён где-нибудь, Россия ведь такая огромная, так что и следов не осталось. А в могиле в Благовещенской церкви может покоиться кто угодно: у матушки вдоволь мастеров чёрных дел.

Теперь же Павел мог открыто спрашивать и получать любую информации. Потому так понятен его вопрос графу А.В. Гудовичу (1731–1808), состоявшему при Петре III флигель-адъютантом: «Жив ли мой отец?» Отрицательно-однозначный ответ закрыл тему. Сын решил восстановить историческую справедливость и отдать последний достойный долг памяти своего отца. Он принял решение, которое так шокировало и возбудило современников: перезахоронить Петра III одновременно с погребением Екатерины II. Вся екатерининская камарилья возопила в один голос: это «святотатство», это – «оскорбление великой государыни». Никто старался не вспоминать отвратительную несправедливость, совершенную относительно Петра III: Император был погребен без необходимой для такого случая торжественности. У Екатерины не хватило благородства души отдать долг внуку Петра I.

Сын решил исправить бесчестное дело и перезахоронить останки отца в петербургской усыпальнице Дома Романовых – Петропавловском соборе, где к тому времени покоились Пётр I, Екатерина I, Анна Иоанновна и Елизавета Петровна. В акте перезахоронения многие узрели и писали о том многократно, что Павлом двигало желание «отомстить матери», «унизить её после смерти» перед подданными. На самом деле злобная мстительность ничего не определяла в политике Павла I. Он всегда лишь стремился добиваться торжества справедливости.

Екатерина II преставилась 6 ноября 1796 года, а уже 8 ноября появился Императорский указ за имя князя Юсупова, Обер-церемониймейстера Валуева и статского советника Карадыкина, в котором говорилось: «По случаю кончины нашей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, для перенесения из Свято-Троицкого Александро-Невского монастыря в соборную Петропавловскую церковь тела любезнейшего родителя нашего, блаженной памяти Государя Императора Петра Фёдоровича, для погребения тела её Императорского Величества в той же соборной церкви и для наложения единовременного траура, учредили Мы печальную комиссию, в которую назначили вас к присутствию…» Одновременно был объявлен траур на год.

Первый раз Павел посетил могилу отца ещё 8 ноября, когда произведено первое вскрытие гроба. Второй раз тоже случилось уже в присутствии Императорской Фамилии 19 ноября, когда была отслужена панихида. Начиная с этого дня в Благовещенской церкви ежедневно служились панихиды и дежурили особы первых четырёх классов по Табели о рангах. 25 ноября Павел совершил коронование своего отца, который при жизни не успел короноваться. Государь вошел в Царские врата алтаря, взял приуготовленную там корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам отца, и при возглашении вечной памяти снял корону и положил её на гроб отца.

Тело же Екатерины II с 25 ноября находилось в гробу в Большом зале Зимнего дворца, позже получившем название Николаевского.

1 декабря в Благовещенскую церковь Александро-Невской лавры были доставлены Императорские регалии: корона, скипетр и все высшие ордена, которыми Император награждался по праву властного приоритета. Среди них были и такие, которые учредила Екатерина II: Святого Георгия и Святого Владимира.

2 декабря 1796 года состоялось перенесение гроба Петра III из Александро-Невской лавры в Зимний Дворец. Вдоль всего пути были выстроены полки гвардии и армейские полки, а траурную процессию возглавил Император Павел Петрович. Всех доживших участников цареубийства 1762 года ждало возмездие: граф Алексей Орлов нёс корону, а рядом, еле передвигая ноги, плёлся Обер-гофмаршал Екатерины II Фёдор Барятинский. По воле Самодержца убийцы отдавали последний долг убиенному. На просьбу дочери Барятинского Екатерины (1769–1849), в замужестве княгини Долгоруковой, пощадить её отца Павел Петрович сказал как отрезал: «У меня тоже был отец, сударыня».

Гроб с телом Петра III был уставлен в том же зале, где покоились останки Екатерины II. Разница была лишь в том, что гроб Императора был закрытым и его украшала корона, гроб же Екатерины был открытым и корона украшала голову усопшей. Постоянно шли поминальные службы, и при гробах дежурили особы, имевшие штатные должности при Дворе. Вся эта траурная церемония далеко не всем пришлась по душе. Придворные Екатерины, давно забывшие и не вспоминавшие убитого Петра III, были шокированы.

Графиня В.Н. Головина в своих мемуарах в полной мере отразила впечатления недовольных: «Всё было величественно, красиво и религиозно, но гроб с прахом Петра III, стоявший рядом, возмущал душу. Это было оскорбление, которого и могила не может стерпеть; это кощунство сына в отношении матери делало горе непереносимым».

Поразительно, с какой легкостью и как безответственно представители русского общества играли словами, искажавшими их первичный смысл. «Оскорблением» и «кощунством» называется акт перезахоронения Императора, убитого и погребённого в нарушение всех норм. Сын восстанавливал справедливость по отношению к отцу, поруганную Екатериной II и ее камарильей. И всё.

Примечательна и ещё одна реакция, не столько на перезахоронение Петра Фёдоровича, сколько на события 1762 года. Екатерина Дашкова, которой в момент смерти Екатерины II не было в Петербурге, не могла лично наблюдать за всем происходящим. 5 декабря в Москве она получила предписание Императора Павла покинуть Первопрестольный град и отбыть в свои дальние имения и там «вспоминать 1762 год». Гневу престарелой княгини не было предела. В присутствии многочисленной публики она произнесла пафосный монолог, последний в своей жизни, свидетельствующий о том, что княгиня ничего не поняла и не раскаялась в личном соучастии в страшном преступлении: свержении и убийстве Царя.

«Я ответила громко, так, чтобы меня слышали присутствующие, что я всегда буду помнить 1762 год и что это приказание Императора исполню тем охотнее, что воспоминания о 1762 годе никогда не пробуждают во мне ни сожалений, ни угрызений совести…»

Императора Павла не занимали сетования и возмущения аристократов; он их мнением вообще не интересовался. Вступив на Престол, он тут же воочию узрел всю низость человеческой природы. Перед ним начинали лебезить и низкопоклонничать те люди, которые её вчера были «любезниками» матери, третировали Павла, а теперь падали на колени перед ним и готовы были лобызать ему руки. Павел руководствовался врожденным чувством справедливости, личным пониманием чести и долга, делая то, что подсказывали ему ум и сердце.

5 декабря 1796 года гробы Екатерины II и Петра III на двух