Шрифт:
Закладка:
Больше всего меня увлекают иностранные языки, и я обожаю читать романы, особенно По, Стивенсона и Готорна. Хотя все говорят, что это старье… Недавно я решил, что стану изучать психиатрию в университете. Раньше я хотел заниматься филологией, чтобы, выучив иностранные языки, отправиться вместе с мамой на поиски отца… Но мама умерла, так ничего и не рассказав о нем. По правде говоря, я очень подавлен и не знаю, кем быть… Не то чтобы я не любил японский или камбун[80]… но я не занимался ими после окончания средней школы. Еще я люблю историю и естественные науки, а вот география, физика и математика мне совсем не нравятся. Но хуже всего у меня с пением, хотя я люблю музыку. От хорошей западной музыки (у меня есть пластинки) я получаю такое же удовольствие, как от знаменитых картин. Когда мама бывала в приподнятом настроении, она пела народные песни вместе с ученицами, и мне очень нравилось их слушать (краснеет).
До сей поры я ничем не болел, и мама тоже никогда не болела чем-то серьезным.
Схожу к Камати-сэнсэю, хочу поблагодарить его за то, что навестил меня в полицейском участке.
Документ № 2. Беседа с Яёко Курэ, теткой Итиро Курэ.
Время и место те же. Итиро Курэ вышел.
Это просто сон какой-то… Разумеется, Итиро — сын моей младшей сестры. Глаза и нос — ее, а голос как у нашего отца…
Несколько поколений наших предков выращивали рис в Мэйнохаме. Не думаю, что уж очень давно. Мама умерла совсем рано, а папа — на Новый год, когда мне было девятнадцать. Тогда мы с Тисэко остались вдвоем (смотрит на табличку с посмертным именем). В конце того же года я вышла замуж за Гэикити, его тоже уже нет в живых, а сестра исчезла, оставив мне такое письмо: «Я уехала в Токио заниматься вышивкой и рисованием. Замуж выходить не собираюсь, не волнуйся». Это было на новый, 1907, год, с тех пор мы и не виделись. Потом я слышала, будто ее встречали в Фукуоке, но как знать…
Она и правда любила вышивку и рисование. Как и говорил Итиро, моя сестра была очень смелой и сильной духом. В семнадцать лет она выпустилась из префектуральной школы, где была первой ученицей. Если уж она за что-то бралась, то увлекалась этим до безумия. Романы читала запоем, постоянно рисовала. А вышивкой она заинтересовалась еще в начальной школе. Бывало, засидится на веранде до глубокой ночи, все не может оторваться от работы! Сестра любила вышивать остатками хлопковых ниток картины, которые, она срисовывала с храмовых фусума[81].
Когда я вышла замуж, сестра, видимо, решила посвятить себя рукоделию, она ненавидела грубую работу в поле. Получается, тогда я видела ее в последний раз…
Сестра не была домоседкой, к тому же наши ворота выходили на оживленную улицу, поэтому никто и не заметил, как она ушла…
О том, что в конце 1907 года где-то в Комадзаве, недалеко от Токио, сестра родила сына, я узнала в деревенской управе. Пытаясь их разыскать, я пошла в полицейский участок, но там мне сказали, что дом по указанному адресу уже долгое время сдается. Я отправила туда письмо, но оно вернулось назад, и я прекратила поиски.
Не знаю, где сестра взяла документы и выписки из реестра, чтобы отдать Итиро в начальную школу, но вестей от нее больше не было.
В двадцать три года я родила дочь, и в тот же год умер мой муж. С тех пор мы живем с Моёко вдвоем.
О случившемся я узнала из газет и тут же, будто во сне, прибежала к вам. Мне задавали много вопросов, и я рассказывала все без утайки.
Когда я впервые увидела Итиро, у меня на глазах выступили слезы. А спросила его о сне я вот почему. Помню, как-то раз один молодой батрак читал у нас дома всякие новости о кино, и там рассказывалось о сомнамбулизме. Это что-то не наше, западное… Тогда я не совсем поняла, а батрак засмеялся и объяснил: «Когда сомнамбула делает что-то плохое, он в том не виноват. Почему бы мне самому не притвориться сомнамбулой?!»
Я вспомнила об этом разговоре и подумала: расспрошу-ка на всякий случай Итиро. Конечно, не женское это дело, но я так хотела ему помочь (краснеет). Как же хорошо, что Итиро признали невиновным! И вскрытие доказало, что сестра моя вовсе не была распутной! Меня это очень утешило… Я устроила поминальную службу и хотела бы поблагодарить всех, кто помогал…
Вчера пришло письмо из Токио, от хозяина дома «Омия». Помимо приношения покойной, там было вот что (текст приводится в сокращении): «Недавно приходили чиновники из министерства императорского двора, чтобы попросить вашу сестру о починке одежды. Я отправился было на ее поиски, но тут явились полицейские и рассказали о произошедшем, что крайне меня озадачило».
Прочитав это, я подумала, что хозяйка, которая так заботилась о моей сестре, уже умерла… Ах, если бы только сестра осталась жива! Все бы в ее жизни наладилось… А того злодея, что убил ее, я бы растерзала на части! (Рыдает).
У нас с дочерью больше не осталось родственников, и теперь Итиро будет мне как сын! Я сделаю все, чтобы дать ему достойное воспитание! Теперь я буду жить ради моей единственной дочери и ради него, несчастного сироты (всхлипывает)…
Документ № 3. Беседа с г-жой Мацуко Мацумурой (директором пансиона для девочек «Изумрудная нить»)
Дата и время беседы: тот же год, четвертое число того же месяца.
Место: Сото-Мидзутяя, г. Фукуока.
Перепечатка вырезки из утреннего выпуска газеты «Гэнъё симпося».
Та барышня, что прекрасно вышивала, ходила к нам не просто давно, а очень давно, еще в годы войны с Россией. Мне было тогда лет тридцать, и я мало что помню. Да… А ей было семнадцать или восемнадцать… Нет, она не была особенно примечательной: маленькая, худенькая такая, миловидная. Звали ее Мигива Нидзино. Да-да, «радужный край», именно так. Редкое имя, потому и запомнилось. Кроме нее, надо сказать, эту нуи-цубуси никто не умел делать…
Работ Нидзино-сан совсем не осталось… Я тогда не понимала, какую ценность они представляют, и думала, что девчонка попусту тратит время и силы. Помню, как-то раз она за два месяца вышила маленький шелковый платочек в пять сунов для школьной ярмарки. Мы назначили цену в двадцать
