В свете всего этого три вопроса, которые я перечислил ранее, уже не кажутся такими неразрешимыми.

Первый вопрос: почему мы более просоциальны – или более щедры, – чем следовало бы ожидать, исходя из теории родственного отбора и мутуализма. В плейстоцене эгоистичные особи, посягавшие на чужое имущество, рисковали нарваться на неприятности. Коалиция воинственно настроенных сторонников эгалитаризма легко могла поставить их на место. Соответственно, отбор благоприятствовал тем, кто от природы был склонен к щедрости и терпимости. Эти свойства защищали их, сводя к минимуму эгоистичные стремления и заставляя чаще помогать другим.

Опираясь на свои знания об охотниках-собирателях, Бём высказывает предположение, что этот процесс шел на пользу всей социальной группе. “Отклонения от социальных норм наказываются, – пишет он, – не только потому, что люди ощущают личную угрозу, исходящую от социальных хищников, но и потому, что в более широком смысле нарушители общественной дисциплины снижают способность группы к успешной кооперации”40.

Идея Бёма состоит в том, что коалиции могли принимать коллективные решения, оценивая, насколько эти решения будут выгодны для всей группы. Судя по современным охотникам-собирателям, решения о казнях принимали в основном женатые мужчины. В некоторых случаях их решения по поводу того, кого считать “нарушителями общественной дисциплины”, и правда могли идти на благо всей группе. Борьба с воровством, потасовками и антиобщественными интригами наверняка была полезна для всех.

Однако и тут нельзя полностью исключить наличие более эгоистичных побуждений. Мужчины могли настаивать на соблюдении патриархальных норм, которые позволяли им обмениваться женщинами, использовать их в качестве сексуальных инструментов или политических заложниц и обращаться с ними как им заблагорассудится. Поэтому, пусть коалиции и поощряли просоциальность, наказывая отклонения от социальных норм, они совсем не обязательно улучшали жизнь всех членов группы.

В любом случае наказание за антисоциальное поведение грозило любому члену группы. Просоциальное же поведение, напротив, щедро вознаграждалось.

Второй вопрос: как мы принимаем моральные решения. Что заставляет нас считать одни поступки правильными, а другие неправильными? И почему наш выбор диктуется не только универсальными правилами нравственности, но и какими-то необъяснимыми внутренними когнитивными искажениями?

Хотя недооценка бездействия, недооценка побочных эффектов и эффект избегания контакта и проявляются по-разному, каждое из этих когнитивных искажений создает дистанцию между субъектом морального акта и самим актом: я ничего не сделал, я этого не хотел, я к нему даже не прикасался”. Все эти утверждения как будто специально созданы для защиты от обвинений в неподобающем поведении.

Такая самозащита вполне оправданна в мире, где нравственные правила размыты, а цена ошибки велика. Представьте себе человека, стоящего перед необходимостью принять решение, но не уверенного, что оно будет одобрено коалицией. Любое “неправильное” действие грозит тем, что человека сочтут нарушителем социальных норм и запишут в изгои. В такой ситуации возможность отрицания обвинений становится важным критерием принятия решений. С эгоистичной точки зрения, идеальный моральный поступок – это тот, который защищает человека от возможного порицания со стороны деспотичных товарищей по группе.

Джонатан Хайдт сформулировал это так: “Первое правило выживания в густой паутине сплетен: будь осторожен в своих поступках. Второе правило: не так важно, что ты сделал на самом деле, как что ты сделал в глазах общественного мнения, поэтому умей подавать свои действия в положительном свете. Будь “интуитивным политиком”41.

Таким образом, когнитивные искажения, о которых мы говорили, можно считать механизмами самозащиты, сформировавшимися для предотвращения критики. Каждый из них помогает человеку в случае чего отрицать свою причастность к действию, вызвавшему чье-то недовольство. Эти когнитивные искажения, скорее всего, поддерживались отбором, потому что защищали от травли человека, случайно совершившего неправильный поступок – а точнее, поступок, который не одобрила коалиция. Наше сознание до сих пор хранит эти древние подсознательные инстинкты. Когда мы участвуем в моральном эксперименте в рамках университетского курса по психологии, наказание, грозящее нам за непопулярный выбор, минимально. Тем не менее атавистические инстинкты вынуждают нас действовать так, будто этот выбор имеет огромные последствия. Инстинкты заставляют нас избегать непопулярных решений.

Когда у нас есть время подумать перед принятием морального решения, мы обращаемся к своей совести. Г. Л. Менкен называл совесть “внутренним голосом, предупреждающим о том, что за нами наблюдают”. И похоже, он был прав. По мнению психологов Питера Дешиоли и Роберта Курцбана, совесть – это механизм самозащиты. “В результате естественного отбора, – пишут они, – у человека развивалась все более изощренная совесть, позволявшая защитить себя от строгой толпы. Эти новые когнитивные механизмы заранее оценивали степень предосудительности потенциальных действий, чтобы избежать тех поступков, которые могли вызвать согласованное осуждение третьих лиц”. Совесть уберегала наших предков от тех действий, из-за которых их могли обвинить в отклонении от нормы. То есть и тут в основе наших нравственных побуждений лежала самозащита42.

Третий вопрос: почему мы настолько чувствительны к разделению правильного и неправильного и не только сами стремимся поступать правильно, но и следим за чужим поведением и наказываем тех, кто, по нашему мнению, поступает неправильно. Ответ здесь лежит на поверхности. Мы делаем это для того, чтобы нас не сочли инакомыслящими.

Мы уже выяснили, почему наказывают возмутителей спокойствия: члены организованной коалиции обладают абсолютной властью, и для них не составляет труда устранить проблему. Власть абсолютна потому, что наказание осуществить относительно просто. А значит, действуя сообща, члены крупной коалиции могут легко устранить одинокого социального изгоя, почти не подвергаясь при этом физическому риску. Трудности могут возникать в процессе формирования коалиции или принятия решения об убийстве, но само убийство не несет никаких рисков. Поэтому людей могут казнить за самые разные преступления, зачастую кажущиеся совершенно ничтожными человеку, воспитанному в другой культуре. В сообществах с такой системой нарушителям порядка приходится вести себя очень осторожно, чтобы избежать казни. Соответственно, всего пары слов, брошенных старшим членом группы, оказывается достаточно, чтобы напомнить всем о важности подчинения. Наша чувствительность к правильному и неправильному – это просто сформировавшийся в ходе эволюции ответ на крайне высокую цену ошибки.

Чувствительность к моральным ценностям также стала неотъемлемой частью нового комплекса эмоциональных реакций. Яркие эмоции, характерные для человека, но не для других животных, включают стыд, смущение, чувство вины и страдания человека, ставшего объектом травли. Эти эмоции знакомы каждому из нас. В основе таких безотчетных и мучительных переживаний лежит стремление человека, чье общественное положение оказалось под угрозой, доказать свою приверженность социальной группе.