редут, откуда намечено вести под крепость подкоп. Скобелев настаивал, чтобы заданные на тот день или ночь работы непременно были окончены, что бы ни случилось, и так оно исполнялось. Он много раз говорил и писал: «Отступления не будет: или штурм, или смерть под стенами крепости». Надо сказать, что захват орудий и нашего знамени все-таки вскружил головы текинцам; слухи об этом могли проникнуть далеко и повредить нам: было слышно, например, что иомуды готовятся поголовно к восстанию. Тогда текинцы порешили еще раз попытать счастья. Сын Тыкма-сардаря Ах-Верды, Коджар из Мерва и Кул-батыр с толпой народа от 6 до 8 тыс. под прикрытием темноты стремительно охватили оба наши фланга осадных работ. Наши секреты не успели даже выстрелить, как были изрублены. На этот раз пехота встречала текинцев, стоя позади траншей. Подбежав под огнем, они должны были подниматься на бруствер, спускаться в ров, на что уходило много времени и в этот промежуток падали сотнями. Ставропольского полка У О. Кривобородько, с одним взводом, отбил толпу до 500 человек. Те, которые лезли в амбразуры, хватались руками за штыки и рубили в то же время шашками. Однако их везде блистательно отбили; они потеряли много своих, почти каждая кибитка оплакивала покойника. В эту же ночь был убит на молитве старец Ходжа-Керим-Берды, ишан, считавшийся святым. Одни мервцы потеряли более 200 человек; уцелевшие ушли домой, но их хан Коджар остался. Теперь текинцы ждали только одного — чтобы мы поскорее двинулись на штурм. Неудачные вылазки и настойчивость русского сардаря были причиной, что текинцы потеряли прежнюю бодрость. На их глазах подползали все ближе и ближе, точно живые, земляные валики: то копошились в земле саперы. Передний сапер, стоя на коленках, подрывает перед собой земляной валик: он начинает обваливаться. Тогда другой сапер отгребает землю и перебрасывает ее наверх. Ровик уширяется, валик подвигается все дальше и дальше. Текинцы стали бросать камни и комья глины, а высунуться за стенку, как бывало прежде, им уже нельзя: там, внизу, стрелки только этого и ждут. Прежде, хотя по ночам, текинцы могли скрывать свои замыслы, теперь же вся крепость освещалась ракетами или особой лампой Шпаковского. И днем и ночью неустанно летели со свистом гранаты, поднимались крутой дугой бомбы, и все это лопалось над крепостью, распространяя кругом смерть от множества осколков. Ни один снаряд не пропадал даром, потому что текинцы скучились на тесном пространстве, многие зарылись в ямы. По временам с крепости раздавались крики: «Смотрите получше! Видите, урус роется, точно свинья. Это не к добру: смотрите и следите!» По ночам муллы и ханы обходили кибитки, призывая народ к борьбе насмерть: «Не спите, не проводите время в праздности, теперь надо драться! Бросимся же на гуяров, сомнем их, отнимем пушки у этих собак. Велик Аллах и Магомет Его пророк: да будет благословенно наше оружие».

После вылазки 4 января много убитых текинцев осталось между нашими передовыми траншеями и неприятельским рвом. Трупы начали гнить, заражая воздух несносным смрадом. Скобелев послал полковника Юмудского, родом туркмена, заключить перемирие для уборки тел. У нас выкинули белый флаг, штаб-трубач заиграл отбой: все трубачи тотчас подхватили этот сигнал, и долго он наигрывался, пока не утихла пальба. С нашей стороны вышло для переговоров три человека и со стороны текинцев трое. Обе партии уселись одна против другой, как раз посредине между рвом и нашим редутом. По обычаю азиатцы спросили друг у друга о здоровье, после чего Юмудский объявил, что генерал Скобелев, уважая храбрый текинский народ, согласен дать два часа на уборку тел. В ответ на эти слова с крепостной стены, где собралось множество народа, раздались крики: «Нам не надо их! И так валяется в крепости довольно этих собак!» Убитые были больше из соседних кочевьев, жители которых недавно покинули крепость, чем текинцы остались недовольны. Пока шли переговоры, народа на стене все прибывало да прибывало. В высоких бараньих шапках, в разноцветных халатах текинцы смотрели богатырями. Почти у каждого в руках тяжелая кривая шашка с роговой рукояткой, ножны деревянные. Ружья у текинцев старинные, больше кремневые, при стрельбе кладут их на подставку. Между толпами текинцев расхаживал в красном халате, с копьем в руках, Мурад-хан. Он громко покрикивал: «Не сметь стрелять по русским: кто выстрелит — тому смертная казнь!» И с нашей стороны толпы любопытных покрыли все ближние насыпи. Первый раз после трех недель осады враги смотрели друг на друга добродушно. Послышались шутки, веселые разговоры, зазыванье в гости. Текинцы в ответ улыбались, звали шапками к себе в крепость.

«Вы бы лучше бросили воевать, — говорили наши, знавшие по-татарски. — Белый Царь силен! Вам нельзя с ним бороться! Лучше сдавайтесь: генерал помилует». Текинцы ничего не отвечали. В это время Скобелев прошел траншеями к передовым позициям, откуда внимательно осмотрел крепостную стену. С нашей вышки успели зачертить план крепости, и когда сделали примерный расчет, сколько она может вместить кибиток, вышло, что их должно быть 15 тыс. По окончании уборки текинцы сказали Юмудскому: «Ну, теперь ступай, да хранит тебя Аллах! Стрелять будем!» Как только халаты текинцев скрылись за стеной, было сделано по три выстрела в воздух, потом пошла обычная пальба. После узнали, что во время уборки тел в кибитке Махмут-Кули-хана собрался маслахат. Многие были не прочь покориться, но Тыкма-сардар сказал: «Теперьуже поздно об этом говорить!» Возле кибитки скопилась толпа молодежи; заслышав, что речь идет о покорности, она ворвалась с обнаженными шашками в кибитку и застращала старейших: «Не допустим! Не хотим мириться! — кричали молодые текинцы. — Смерть гяурам!» Тогда совет разошелся, давши знать на вал, что текинский народ не желает вести переговоры о мире.

И текинцы ждали штурма, как освобождения от томительной изводящей их осады, так равно и русские войска ждали штурма, чтобы разом покончить с текинцами; они были утомлены осадными работами, тяжелой службой, озлоблены гибелью товарищей, поруганием их трупов. Предвестниками близости конца было заложение брешь- батареи и устройство подкопа. Брешь-батарея должна была сбить часть крепостной стены настолько, чтобы могла подняться штурмовая колонна; при помощи подкопа рассчитывали взорвать часть стены. Прежде чем приступить к этой работе, надо было сделать точный промер рва. На такое смелое дело вызвался сотник Кулаковский. Под огнем с вала он вышел из Ширванского редута, спустился в ров и вымерял его — сначала на глаз, потом тесьмой: оказалось, что глубина его в два аршина, а ширина семь аршин; до рва оставалось пройти сапой только 29 саженей. Куропаткин с отборной командой зорко следил, пока отважный сотник не