— Ну беги! — хрюкнул Борис Николаевич.

Я догнал мэтра, поблагодарил за детство и рекомендацию, и был им благословлен на дальнейшие свершения.

Вернувшись, получил от главреда «Юности» дальнейшие указания:

— Вон туда иди, видишь, тетенька машет?

— Вижу!

— Вы тоже туда, Анатолий Павлович.

— Понял!

У тетеньки в кабинете мы по образцу написали заявления на прием в два союза, были отпущены с миром и погружены Полевым в его машину. Прежде чем тронуться, он достал из портфеля официального вида бумагу и протянул мне.

— Охотничья, 10, третий этаж, с видом на пруд. Комната тебе, комната маме и рабочий кабинет. Итого — «трешка». Семь тысяч у вас есть? — это уже охреневшему дяде Толе.

— Есть, — подавленно признал он.

— Поехали заселяться тогда, — не стал тянуть кота за хвост Полевой и завел двигатель. — Ох и понравился ты Екатерине Алексеевне, Сережка! Молодец, что сам ничего у нее просить не стал.

— Булгаков научил! — похвастался я. — А я мимо этого дома проходил, около парка прямо. Даже школу менять не придется, и ДК!

— Вот и Фурцева так решила, — кивнул Полевой. — Заодно спрятала тебя подальше, на окраины, а не в высотку в центре.

— Сильно поблагодарю при встрече! — пообещал я.

Остановились на светофоре, и ехидно улыбающийся классик достал из портфеля еще одну бумажку:

— А это тебе от Союза, дача!

— Натурально рог изобилия! А на меня сейчас метеорит в компенсацию не упадет? — хохотнул уже и не удивившийся я — вот оно, «определяющее сознание бытие» на худсовете как аукнулось!

Так нифига себе у феноменального пионера мрачняк — комната в коммуналке на двоих с матерью — последняя еще и по беременности в больницу угодила, за спиной — ментовской беспредел, жуткая авария с потерей памяти, соседи-алкаши избивают жен, а сам ребенок, вопреки всему, проявляет завидную гражданскую сознательность, перевыполняет план по сбору металлолома и мощно «донатит» в детдом. Просто обнять и плакать! А супер быстрое «проворачивание» бюрократического аппарата объяснить еще проще — авторитарный режим у нас тут или где?

— Про аванс это ты правильно сказал, — принялся Борис Николаевич меня немножко воспитывать. — Наполучал ты их сегодня ой как много, так что теперь будь добр соответствовать.

«Потому что за твои косяки огребать будем вместе!» — считал я невербальный посыл.

— Обязательно! Вот квартиру посмотрим, и я бы хотел дядю Толю попросить оформление бумажек на себя взять. Возьмете?

— Возьму, — смиренно кивнул многое сегодня переживший новый папа.

— Спасибо вам большое! А я тогда в Союзмультфильм поеду, вчера ночью не спалось, и я сценарий мультфильма написал про мамонтенка, который на льдине в Африку плывет!

— Это ему зачем? — хмыкнул Полевой.

— Мама искать приемную, слониху! Меня же с членским билетом примут и выслушают, Борис Николаевич?

— Если не выслушают — попробуем в следующий раз вместе прийти! — пообещал он. — Копия есть?

— Конечно! Три штуки — как всегда!

— В портфель одну положи, — кивнул он на тару.

Положил.

— Завтра нам еще в «Правду» нужно, оставим заявку на издание «Бима» отдельной книгой, — выкатил еще плюшку Полевой. — Но раньше чем через полгода не выпустят точно.

— А мне уже казалось, что день лучше быть не может! — хохотнул я. — Спасибо, Борис Николаевич.

— Не меня благодарить нужно, — отмахнулся он.

Во дворе нашей новой обители, куда мы прибыли навестив по пути сберкассу и обнулив счет — на ремонт! — царила суета: хмурые мужики как раз сгружали из кузова «ЗиЛа» и заносили в подъезд блестящую ванну голубого цвета.

— Это что, тоже Екатерина Алексеевна? — спросил я, сразу поняв — кому это.

— Это от Зыкиной вам на новоселье! Унитаз и раковину уже поставили, — хохотнул Полевой. — Говорю же, Сережка, нахватал ты авансов.

— Ну, допустим, унитаз я уже отработал! — нескромно хохотнул я, и мы пошли внутрь, за ванной.

Добрели до третьего этажа и посторонились, пропустив мужиков с ванной старой — потрескавшейся и ржавой. В такой лежать — только задницу царапать, но я бы не «обломался» перекрасить. Но если дают, надо брать!

Прошли внутрь, и Борис Николаевич познакомил меня с пожилой тетенькой — прошлой хозяйкой квартиры. Я оставил ей автографы на «Юности» — Полевой тоже расписался, усилив редкость трофея — и «Литературке», и, тщательно осмотрев квартиру — а типа кто-то собирался отказываться?! — они с дядей Толей и мужиком еврейской наружности — юридическое сопровождение — отправились оформлять документы. В процессе осмотра выяснилось, что семь тысяч — это за прилагающееся к квартире место в гаражном кооперативе, квартиру нам, что называется, «выдали». Голова пухнет, когда пытаюсь представить себе всю мощь провернутой Фурцевой схемы по скорейшему нашему переселению. Из жилища вывезли почти всё, но в гостиной осталась стенка ручной работы из белого дерева аж до потолка, который здесь три с половиной метра, приличный диван и стол-книжка, которую тетенька оставила специально, «как подарок такому хорошему писателю». Нашим легче, опять же — косметический ремонт прямо нужен, особенно — в ванной и туалете, где сантехникам пришлось немного дорабатывать трубы и корежить стены.

— Если хочешь, я мог бы посоветовать хорошую бригаду «шабашников», — предложил Полевой на пути к машине. — И помочь достать мебель.

— Спасибо большое, Борис Николаевич, но вы и так невероятно много для нас сделали. У меня есть знакомые несознательные элементы, так что никаких проблем не возникнет, — заверил я его в ответ.

— До «Союзмультфильма»-то довезти? — предложил он, открывая дверцу.

— Не, пора мне становиться самостоятельным! — улыбнулся я, забрал из машины свой портфель, надел на спину. — Вам бы поспать, Борис Николаевич. Извините, что из-за меня такая суета поднялась.

— Всегда бы такую «суету»! — отмахнулся он и протянул руку. — До завтра!

— До свидания! И буду очень рад, если придете к нам на новоселье, когда мы заселимся.

— Буду! — пообещал классик и уехал в метафорический закат — так-то время едва-едва к обеду.

Хорошо, что не поехали сегодня еще и дачу смотреть! Так, а какой там адрес был? А теперь находим это на намертво запомненной карте Москвы. Северо-Западное направление. Насколько я знаю из разговоров окружающих — не самое «престижное», и совсем-совсем не Переделкино. Фурцева снова меня «спрятала». Доволен ли я? Да не то слово — мне на «престижность» класть от слова «совсем», а в Переделкине жить — только гусей дразнить. Оно, конечно, как и везде, большая часть слухов и исторических анекдотов о ненависти советских писателей к коллегам по цеху — преувеличение, но не зря же меня старшие товарищи запугивают-предупреждают? А они, на секундочку, классики!