Шрифт:
Закладка:
Феликс заметил кляксу черной гнили на поломанном столе. Такую гниль отрыгивают раненые монстры. Захотелось найти тряпку, обтереть, но Феликс одернул себя. Пусть остается. Пусть твари вернутся сюда и посмотрят еще раз.
Заботиться о теле пришлось Феликсу с Кирком и отцу Адаму. Кот с Джеком вышли наружу, встали под дождь. Адам объяснил, что надо проделать с телом: пробить колом, обезглавить. У Церкви есть древний ритуал упокоения как раз на этот случай. Там предусмотрено всё.
Феликсу было гнусно и омерзительно. Но он не боялся, хотя взвинчен был до предела. Сердце колотилось в груди, мысли прыгали в разные стороны. Он и не думал о том, что делает, когда помогал запихнуть изувеченное тело в брезентовый мешок, предусмотренный Командой для таких процедур.
И в то же время мелкая, но разъяренная добела, искрящая часть рассудка истошно орала: «Что, Феликс, тебе еще не хватило? Сколько еще нужно, чтобы ты поскорей свалил?»
Но крик терялся в цепенящем безразличии.
Он спокойно смотрел на отца Адама, пока связывали тело и выносили под дождь. Интересно, может, молодой священник и был главным ватиканским хранителем великих тайн Команды Ворона? Интересно, как он чувствует себя сейчас?
Одно дело – читать про это. Другое – видеть. И третье – когда хотят разорвать твою личную глотку.
Кот и Джек стояли рядом. За ними на фоне серых туч и вспышек молнии – очертания большого дома, в котором эта пара уже никогда не станет жить. Как-то эти двое выглядели меньше и слабей, чем раньше.
Карла загрузили в трейлер. Джек сказал, что они с Котом возьмут «блейзер», поедут в отель и скажут Аннабель с Даветт. Затем все умолкли. Надо было идти и делать. А они молча стояли под дождем.
– …Ты хочешь, чтобы мы встретились там? – наконец спросил Феликс.
Джек устало покачал головой.
– Нет, мы поедем к епископу. Все поедем.
Он замолчал, затем глубоко вдохнул, глянул искоса, почти с испугом, на разбитую дверь.
– Увидимся там, – сказал он.
Феликс подумал, что для такого громилы голос на удивление тонкий.
Кот с Джеком забрались в «блейзер» и уехали.
– Черт возьми, – подумал Феликс, глядя на удаляющийся красный свет машины. – Черт же возьми!
Он представлял, что эти двое сейчас думают. Как их гнетет и плющит чудовищное чувство вины. И что сейчас встает у них перед глазами. Перед ним тоже вставали воочию последние минуты.
Он представил Карла, глядящего на сработавший детектор и знающего, что уже слишком поздно удирать, а потом лихорадочно баррикадирующего дверь, затаскивающего оружие в чулан, а потом баррикадирующего и его – и знающего, что ни от чего, абсолютно ни от чего, не будет толку.
А ведь там, одному, в чулане, невозможно было ни надеяться, ни думать, ни мечтать, ни молиться о том, чтобы пришли друзья, чтобы спасли.
А когда он понял, что уже слишком поздно для спасения, – возненавидел ли он всех? Простил ли?
Простил ли он меня?
Простил ли бы сейчас, если бы выпал такой шанс?
…Черт же возьми…
Епископ обосновался в тяжеловесном тюдоровском особняке, объединенном просторным, уставленным скульптурами парком с собором Святого Луция – самым большим и богатым католическим храмом Далласа, с балконами, колокольней, несколькими витражными окнами. От них лилось в дождь разноцветное сияние.
Феликс подумал, что отними электрический свет – и вид запросто такой же, как двести или триста лет назад.
Когда сворачивали на широкий загибающийся кольцом проезд к особняку, Кирк заметил:
– Кот не любит этого типа. Говорит, слишком он возвышенный для нас, грешных.
– Думаю, вы обнаружите, что сейчас у него другое отношение к нам, – хмурясь, сказал отец Адам.
Кирк кисло улыбнулся:
– Кот говорил и об этом. Мол, вы ему предъявили, кто он в вашем табеле о рангах и кто вы.
Священник покачал головой:
– Он поразмыслил о себе и о нас – и изменился. Кирк, люди потому и становятся священниками, что могут менять себя ради других людей и Бога.
Помощник шерифа благодушно пожал плечами. Его шевелюра казалась багровой в свете, сочащемся из-за парадной епископской двери.
– Я – первым, – предложил отец Адам.
Феликс кивнул, закурил, наблюдая, как священник скачет через лужи.
– Феликс? – прошептал рядом Кирк. – Нам и в самом деле придется отрубить ему голову?
– Похоже.
Кирк вздрогнул, отвернулся к окну.
– И кто будет рубить?
– Ворон, наверное же, – хмуро ответил Феликс. – Он может.
– А если не сможет? По мне, скверно он выглядит.
– Тогда кто-нибудь другой.
– Ты?
Феликс ошарашенно уставился на него.
– Почему я?
– Но ты же второй по старшинству.
Феликс посмотрел на него еще секунду, отвернулся. Господи Иисусе! Они это вбили себе в головы? Я, собравшийся линять отсюда?
И тут же напомнил себе, что собирался, да так и не собрался. А теперь твари нашли и храброго стрелка.
Дерьмо. Тем более надо драпать, и поскорей.
Только внутри паскудно. Будто виновен перед кем.
А я ни перед кем не виноват. Правда. Ни перед кем.
Твою мать.
Он яростно расплющил окурок о встроенную пепельницу.
Сзади окатило светом фар – подъехал и встал «блейзер». Феликс переглянулся с Кирком, вылез наружу, поздороваться.
Кот выглядел жутко: лицо серое, мучнистое. А вот Ворон, на зависть бодрый и здоровенький, расправил широченные плечи, весь как штык… хотя, нет. Гляньте в глаза. Будто провалились в черноту, слепые и тусклые.
– Ох, Феликс, – вскрикнула Аннабель, вся в слезах.
Затем она учинила странное: крепко обняла, уткнулась в грудь и всхлипнула.
Феликс безразлично посмотрел на нее, затем сделал то, что она хотела: обнял, погладил. Внезапно подумалось: нет, не то, что она хотела. Что ожидала.
Он стоял и держал плачущую Аннабель и увидел Даветт, тоже в слезах. Она фальшиво улыбнулась ему, он выдал такую же улыбку в ответ.
И кем эти люди считают его?
– Мистер Ворон! – позвали от двери.
Надо же, из дому сам епископ, а с ним отец Адам и вся свита следом, и чуть не вприпрыжку!
– Мистер Ворон! – повторил запыхавшийся епископ. – Мы очень скорбим о вашей потере. Мы…
Он запнулся, не в силах отыскать слова, но справился. Протянул руки навстречу Джеку.
