Шрифт:
Закладка:
Итак, «…в наследие Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во осуждение» просим мы у Господа причаститься Святых Таин. И после этого священник восклицает велегласно: «И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небеснаго Бога Отца, и глаголати». Почему «со дерзновением»? Почему мы должны «осмелиться призывать Тебя»? Да потому, что мы говорим в той молитве, которая начинается с этим возгласом, – «Отче наш»: мы называем Бога не просто Отцом, мы называем Бога арамейским словом «аббб». По-русски, наверное, это бы звучало как «папочка». В молитве «Отче наш» мы обращаемся к Богу с любовью, доверительно, используя уменьшительное имя. Давайте запомним это. Потому что в русском и славянском тексте не содержится этого акцента. О нем просто надо знать, о нем просто надо не забывать, – не забывать, что значит это арамейское слово «аббб».
И еще потому необходимо нам дерзновение, чтобы обратиться с этой молитвой к Богу – с молитвой «Отче наш», которую мы с вами повторяем каждый день, – что там есть такие слова: «И остави нам долги наша, как мы оставили уже должникам нашим». В том тексте, который мы с вами повторяем, в византийской редакции, это звучит менее определенно: «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем… (вот сейчас оставляем. – Г.Ч.)». А в древних текстах этой же самой молитвы сказано: «…как мы уже оставили должникам нашим». А может ли каждый из нас, заглянув в глубины своего «я», сказать: «Да, я уже оставил моим должникам их долги. Я уже простил всё тем, кто мне что-то должен, я простил тем, кто меня обидел». Боюсь, что далеко не каждый из нас в силах это сказать. И как тогда мы можем просить Господа о том, чтобы Он нас простил, если мы сами еще не простили?
Вот, наверное, поэтому, испугавшись определенности данного нам Самим Спасителем текста: «И остави нам долги наши, как мы уже оставили должникам нашим», – византийский переписчик исправил текст молитвы на «как мы оставляем», смягчил ту жесткость, которая присутствует в этой молитве. На самом деле это, конечно, никакая не жесткость. Это обычный призыв Христа нашего Господа, обычный в устах Иисуса призыв к действию – призыв не к тому, чтобы размышлять о нашей вере, а к тому, чтобы реализовывать нашу веру. Каждый из нас может, наверное, думать о том, что надо оставлять долги должникам, надо прощать должникам. А тут Господь нас призывает не думать о том, что надо прощать, а просто – уже простить.
Давайте над этим задумаемся, сделаем сегодняшнюю нашу молитву, которая, как всегда, будет звучать в конце передачи, именно просьбой о том, чтобы научил нас Господь не просто думать, что надо прощать, а уже прощать, и дал нам силы, и дал нам мудрость, и дал нам вот то самое дерзновение уже простить, о котором говорится в священническом возгласе перед началом молитвы «Отче наш» – дерзновение уже простить.
Молитва «Отче наш» кончается возгласом: «Яко Твое есть Царство, и сила, и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Вы так хорошо объяснили, что такое оставление грехов. А что же такое тогда таинство Соборования, когда прощаются даже забытые грехи и благодаря этому идет полное очищение и даже выздоровление всего организма?
Именно так, именно так. Но только мы с вами должны правильно понимать слово «прощать». Прощать – это значит избавлять от власти над нами греха, возвращать нам силы для преодоления этого греха, для ухода от него и для борьбы с его последствиями, для преодоления его последствий. Естественно, пока мы под властью греха, у нас даже нет сил противостоять болезни. И поэтому в таинстве Соборования, когда Господь нам дает эти силы, Он вырывает нас из власти не только тех грехов, о которых мы помним, но и из власти забытых грехов, и дает нам силы для преодоления тех немощей, которые являются прямым результатом нашей жизни в условиях порабощенности грехом.
В прошлый раз вы меня не убедили. Я думаю, что нет никакого таинства, никакой Евхаристии. На Тайной Вечере Христос отдал Свое Тело за жизнь мира и завещал нам вспоминать это за трапезой.
Таинство всё равно есть. Даже если опираться на вашу точку зрения, то всё равно есть таинство, потому что мы не знаем, каким именно образом освящаются Святые Дары. И говорить о том, как это любили делать католические богословы в XVII веке, в какой именно момент хлеб перестает быть хлебом, а вино перестает быть вином, сегодня ни в коем случае нельзя. И вообще, в традиции восточного богословия, в Византии, этот вопрос даже никогда не ставился Святыми Отцами – и Святыми Отцами Запада тоже. Этот вопрос поставили латиняне во времена Второй схоластики, в XVII веке. Но речь здесь именно о таинстве – именно о том, что через литургию, которую мы все вместе совершаем, Сам Господь подает нам этот евхаристический хлеб и это вино со словами: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое». Речь идет о том, что мы оказываемся абсолютно непостижным, абсолютно необъяснимым образом участниками той самой вечери, которую совершает Иисус со своими учениками. Не кто-то – не священник, а Сам Христос руками священника подает нам хлеб со словами: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое». И мы с вами сегодня, в XX, уже почти в XXI веке становимся участниками той самой трапезы, которую Он, Господь, совершает среди Своих учеников. Вот в чем главный смысл таинства. А если Он нам говорит: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое» и: «Пийте от нея вси, сия же есть Кровь Моя нового завета», – то зачем нам задумываться над тем, чту происходит. Происходит то, что Он Сам благословил совершать «в Мое воспоминание», как передает нам эти слова евангелист Лука.
Правильно ли я понимаю, что если мы не оставляем долги должникам нашим, то мы и Господа призываем не оставлять нам?
Да, мы тем самым признаём, что Господь может и не оставить нам грехи, если мы не оставляем должникам. Вот это и испугало средневекового переписчика: как это можно сказать, что мы уже оставили, когда мы еще не оставили? Но если мы с чистым сердцем читаем эту молитву, вкладывая в каждое ее слово свое сердце, вкладывая в каждое ее
