У Паньли вытер лоб тыльной стороной ладони. Он шел почти три дня, не давая себе отдыха. Ремень металлической бутылки набил ему плечо. Двойная звезда Мариж-Юриж осыпала Шестое кольцо своими огненными стрелами. Добрую треть небесного свода занимал охристый диск Сбарао, вдалеке сливались концентрические изгибы внутреннего и внешнего колец, окрашенные в серебристо-серое. По счастью, серные ветры, которые дули шесть дней без перерыва, утихли, и У Паньли не пришлось надевать дыхательную маску и тратить резервы кислорода.

Он одолел пешком двести километров, отделяющих горы Пиай от старой цитадели повстанцев, служившей штаб-квартирой организации Жанкла Нануфы. Холщовый мешок и кожаная фляга, которыми его снабдила Катьяж, има деревни абраззов, практически опустели; запасы воды, хлеба и сухих овощных лепешек истощились. Он услыхал вдали характерное рычание фургонов на атомном ходу; организация не прерывала своей работы, пока он отсутствовал, — да и с чего бы? В кэпе, Жанкле Нануфе, не настолько сильно было развито чувство привязанности, чтобы приостановить набеги только потому, что объявленный им преемник, его духовный сын, исчез. У Паньли в нем разочаровался и тотчас себе за это попенял: чего еще следовало ожидать от человека, превратившего торговлю детьми в смысл своей жизни?

Он различал над отдушинами источников изрезанные гребни. Выплюнув последние шлейфы серного газа, источники на время заглохли, положив конец сезону желтого неба. Еще У Паньли мельком разглядел стену бастиона, идущую по склону холма, и очертания часовых, равномерно расставленных по периметру. По пыльной дороге, вытекавшей из ворот словно чудовищный застывший язык, тянулись фургоны. Очертания дрожали в тепловых потоках, и от окон, фар и решетчатых клеток отражались сверкающие лучи Мариж-Юриж.

Рейд, скорее всего, намечался на близлежащую деревню, поскольку стрелки уже залегли на крышах, с откидных люков свешивались обезьяны, а фурги утвердились на платформах позади кабин. В очистившемся воздухе сезона светлого неба гул становился все громче.

У Паньли остановился и посмотрел на колонну машин, направляющихся к равнинам Гзиды. Не прошло и местной недели с того дня, когда кэп велел ему возглавить набег на Абразз, но, хоть волей обстоятельств ему пришлось вернуться на место своих злодеяний и разворошить болезненные воспоминания, двадцать лет, проведенные на службе у Жанкла Нануфы, уже казались У Паньли частью далекого прошлого, позабытого существования.

Единственными дерематами на Шестом кольце, которые бы не контролировали имперские силы, были дерематы организации.

Ранения на ноге зажили быстро. Катьяж сама удалила с помощью прокаленных над огнем тончайших металлических щипчиков свинцовую картечь, застрявшую в его мягких тканях и костях. У абраззов не было средств анестезии, и она дала раненому пропитанную спиртом ткань — зажать в зубах. Боль оказалась настолько сильной, что он несколько раз терял сознание. Потом има покрыла его раны целительной мазью, прошлась по всему телу растительной губкой, сделав ему массаж с ароматным маслом.

На следующий день, после ночи в беспокойном забытьи, У Паньли смог встать и сделать несколько шагов, не ощущая стесненности. Однако его душа продолжала кровоточить, и понадобилась вся сила убеждения Катьяж, чтобы удержать его от непоправимого поступка. Три дня и три ночи она неотступно оставалась подле него, чтобы и присматривать за ним, и уверять в важности его роли. Сперва он отказывался ее слушать, потому что свыкся со своей беспросветной жизнью, самоуспокоился и не желал возвращаться к учению, от которого отлучил себя сам. Затем, утомившись от борьбы, он сел на постели, приняв спокойную позу, задышал низом живота, позволил свободно течь мыслям и полностью погрузился в озеро Кхи. Там, лицом к лицу со своей окончательной реальностью, он осознал, что за словами има абраззов стояла сама истина: он не участвовал в битве при Гугатте потому, что ему было суждено подобрать факел Ордена абсуратов и подготовить приход нового мира. Однако его рассудок отвергал очевидное, и ему потребовалось принять высшее самопожертвование Катьяж, чтобы наконец примириться с самим собой. Она одарила его состраданием, силой и ясновидением. Пока свирепствовали серные бури, они любили друг друга три дня и три ночи, разрывая объятия только для того, чтобы утолить голод или жажду, пока на У Паньли не сошло предчувствие и не велело ему отправляться в путь. Ему не потребовалось ничего объяснять има. Она грустно улыбнулась, встала и, не говоря ни слова и не тратя времени на то, чтобы одеться, наполнила водой кожаную флягу и насовала в холщовый мешок сушеных лепешек. У Паньли в последний раз глядел на это бронзовое тело, давшее ему много больше, чем одно наслаждение. Он заметил, что в глазах молодой женщины проявлялись темные радужки, как будто она потеряла свой взор ясновидящей одновременно с девственностью. Она принесла ему традиционную одежду абраззов: мешковатые штаны, собранные на лодыжках, тунику-безрукавку и шапочку из хлопка. У Паньли оделся, взял сумку и флягу, которые она ему вручила, забрал маску и кислородный баллон, а затем, после последнего поцелуя, вышел на главную улицу деревни, затопленную светом и засыпанную густым покровом серы. Он не оборачивался, но ему чудилось, что он слышит рыдания Катьяж на пороге. Абраззы, занимавшиеся своими делами в проулках и под разодранными навесами, с интересом поглядывали на него. Они уничтожили фургоны, эти ненавистные символы зверства волков Нануфы, и потому ему не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в путь пешком.