мне просто хочется поделиться своей выпечкой с нашими гостеприимными хозяевами. В конце концов, это самое меньшее, чем мы можем им отплатить.

— Хозяин, но они пытались нас убить.

— Вряд ли стоит называть столь грубые попытки покушением на убийство, — усмехнулся Бошелен. — Скажите, вы знаете, как делается глазурь?

Эмансипор поскреб щетину и пожал плечами:

— Я много раз видел, как этим занималась жена, так что — да, пожалуй.

— Ваша жена пекла?

— Нет, просто делала глазурь. В большой миске, а потом сама всю ее съедала, обычно за одну ночь. Раз в месяц. Кто может понять, что творится в голове у женщины, хозяин? Даже если она твоя собственная жена.

— Определенно не каждый мужчина. Даже если он ее законный муж.

— Это точно, хозяин, — кивнул Эмансипор. — Впрочем, сомневаюсь, что большинство женщин способны понять даже друг друга. В этом смысле они похожи на кошек. Или на акул. Или на тех речных рыб с острыми зубами. Или на крокодилов, или на змей в яме. Или на ос…

— Вот что Риз, займитесь, пожалуйста, глазурью, ладно? Корбал Брош очень ее любит.

— Сладкоежка, значит?

— Пожалуй, — снисходительно пробормотал Бошелен. — Мой товарищ совсем как ребенок.

Эмансипор представил себе широкое круглое лицо Корбала, его пухлые губы, бледную кожу и маленькие глазки, а потом подумал о детях, воображая, как малыш Корбал Брош бегает в стайке сорванцов, с белозубой улыбкой и копной волос на теперь лысой голове, и вздрогнул.

«Дурачье, — подумал он. — Следовало догадаться. Хватило бы одного взгляда. От таких нужно избавляться — головой в ведро, или оставить в снегу на ночь, или случайно положить вместе с едой для собак, — не важно как, просто избавляться, и, если мир содрогнется от подобного преступления, можно не переживать, ибо на самом деле это лишь вздох облегчения… Ну да, мальчишка бегает со своей компанией, и компания эта становится все меньше, а побледневшие родители гадают, куда пропадают их дети, и тут появляется юный Корбал Брош с пустым лицом и еще более пустыми глазами… Следовало догадаться. Таких ни жрецам не исцелить, ни мудрецам не переучить, и даже в тюрьмах им не рады. Только и остается, что сунуть в мешок с салом и сырым мясом да и швырнуть голодным псам. Но кого я пытаюсь одурачить? Такие ребятишки, как Корбал, никогда не умирают. Умирают лишь хорошие дети, и за одно это уже мир заслужил любых проклятий, которые только способна произнести честная душа».

— Хозяин?

— Да, Риз?

— Вы уже закончили с той ванилью?

— Верно, — кивнул Шпильгит. — Две лопаты.

Могильщик отвел мутный взгляд от груды одежды умерших, из которой он сшил себе матрас и подушку.

— Это моя работа, — ответил он, беря глиняный кувшин похожей на высохший корень рукой с волосатыми пальцами и неся его к кровати.

— У тебя, кажись, все в полном порядке, — сказал Шпильгит. — Зато меня временно выгнали из «Королевской пяты», а чтобы не замерзнуть, приходится работать. В смысле, физически.

— А две-то зачем? Ты что, собрался держать в каждой руке по лопате?

— Тебе не кажется, что это довольно глупо?

— Верно. Тогда зачем тебе вторая лопата? В качестве налога? Обложил налогом одну и требуешь в уплату вторую?

— Похоже, ты чересчур много выпил.

— Будь я слишком пьян, то, может, и нашел бы хоть каплю смысла в твоих словах. Так что тебе не повезло.

— Налогообложение так не работает.

— Ошибаешься, приятель. — Могильщик отхлебнул из кувшина. — Еще как работает.

— Ладно-ладно. Оставь одну лопату себе, а сборщик налогов возьмет вторую и проложит тебе хорошую ровную дорогу.

— Вот как? Тогда почему я сам гну спину, прокладывая эту дорогу и используя собственную лопату, пока ты сидишь и ничего не делаешь, но у тебя в кармане ключ к гигантскому хранилищу со множеством лопат? Объясни еще раз, какой от тебя вообще толк?

— Смешно, — сказал Шпильгит. — Просто у всех людей разные способности. Ты строишь дороги или в данном случае копаешь могилы, а я собираю налоги или в данном случае… гм… копаю могилы.

— Вот именно, так что забирай одну лопату и проваливай.

— Но мне нужны две лопаты.

— Сборщик налогов всегда остается сборщиком налогов.

— Слушай, ты, пьяный придурок! Дай мне лопаты!

— Да нет у меня двух. Только одна.

Шпильгит схватился за голову:

— Почему ты сразу не сказал?

Могильщик снова наклонил кувшин, глотнул и утер рот.

— Сказал только что.

— Где она?

— Кто?

— Твоя лопата.

— Ты заберешь мою лопату, и я останусь без работы, то есть ничего не заработаю, а ты не сможешь обложить налогом того, кто ничего не зарабатывает, так что от тебя никакого толку. Но ты и так знаешь, что от тебя никакого толку, и именно потому хочешь заняться рытьем могил, чтобы у тебя была настоящая работа. Только мне-то что делать?

— Так ты одолжишь мне лопату?

— Ага, теперь, значит, «одолжишь»? Придется заплатить, уважаемый.

— Хорошо, — вздохнул Шпильгит. — Сколько?

— Ну… лопату я беру напрокат у Халлига-свинаря, и он требует с меня за нее один грош, значит для тебя будет два гроша, иначе какая мне выгода за мою доброту?

— Будь ты по-настоящему добр, ты вообще не взял бы ни гроша!

— Я деловой человек, господин сборщик налогов.

— Если ты сдашь мне лопату напрокат, мне придется взять налог с твоих доходов.

— Сколько?

— Один грош.

— Но тогда я ничего не заработаю.

Шпильгит пожал плечами:

— Вряд ли прокат лопат когда-либо считался прибыльным предприятием.

— Халлиг считает именно так.

— Слушай, эта клятая лопата стоит на улице возле твоей двери. Я мог бы прийти и просто забрать ее, а ты бы ничего даже и не заметил.

— Это точно, — кивнул могильщик.

— Но я решил поступить по закону, как сосед с соседом.

— Тем глупее с твоей стороны.

— Сам вижу, — буркнул Шпильгит.

— И что теперь, господин сборщик налогов?

— Я забираю у тебя лопату в качестве налога.

Могильщик пожал плечами:

— Что ж, теперь это проблема Халлига. Только в следующий раз, когда тебе понадобится кого-то похоронить, можешь ко мне не приходить. Я теперь безработный.

— Я одолжу тебе лопату со склада.

— И полагаю, ты ждешь от меня благодарности? Стоит ли удивляться, почему сборщиков налогов все презирают?

Посмотрев на