— Хочем знакомиться с грузином, — решительно заявили девочки и стали охорашиваться.

Кудрявый и лысый мгновенно реализовал билеты, и компания исчезла.

— Так твою мать, — пробормотал юноша.

— При чем тут мои родственники? — перебил ход его мыслей голос возмущенного человека.

И сам человек появился перед ним. Стоял покачиваясь. Юноша отвернулся.

— Ты харю не вороти, — с укором сказал покачивающийся, который был одет в потертые одежды. — Ты — тунеядец, а я — рабочий человек. Я — столяр, а меня замдира щас взял за шкирку и говорит: «Иди отседа, хамло. Завтра напишешь объясниловку, почему ты напился на работе».

Юноша посмотрел на часы.

— Не придет, сволочь, — пробормотал он. — Как обещал, так и сделаю ей, падле.

А обещал он ей вот что. Он позвонил ей на работу и сказал:

— Я к тебе завтра приду.

— Не приходи, — сказала реквизиторша, которая жила на улице Засухина в бараке.

— Я к тебе завтра приду, и если тебя не будет дома, то перебью тебе все стекла и скажу соседям, кто ты такая.

— А кто я такая? — оживилась реквизиторша.

— Сама знаешь, — угрюмо отвечал влюбленный.

После чего ему и была назначена встреча на семь часов тридцать минут. Перед началом спектакля.

— Мне нужно кой о чем посоветоваться с подругами, — объяснила реквизиторша.

И обманула. Сволочь.

— Всё. Все стекла переколочу, — ярился обманутый.

— Это вы можете, — сказал пьяница. — Это вы можете. Ломать, драть. Меня кто прошлу неделю ограбил? Читушку отобрали около магазина. Всё вы. Дали вам свободу, подлецам, молодежи, так вы и куражитесь. А мне кто даст свободу? Меня замдира взашей выкинул, а жена меня будет сегодня не иначе как бить. Она — хитрая. Я настелехаюсь, а она меня — скалкой. Я утром думаю, что сам где упал, и ее не бью за это. Она меня обманывает.

— Ты Дуньку-реквизиторшу знаешь? — поинтересовался юноша.

— Знаю, почему не знать. Она моя коллега. А у меня деньги-то есть. Ты не думай, что я — бич. Я — рабочий человек. У меня есть деньги.

И пьяница вынул из мятого кармана эти нелепые бумажки.

— Ты пойди, сходи, позови ее, — сердясь сам на себя, попросил юноша.

— А я один не пойду, — закуражился столяр. — Если за компанию, то я пойду. За компанию сионист удавился. Пива выпьем. Мы в служебном буфете выпьем пива.

Тоскливо стало юноше. А также любопытно — каков он из себя, служебный буфет. И есть ли там живые артисты. Юноша сильно уважал живых артистов. Он и с Дунькой познакомился по той же линии. Ему ребята говорили:

— У тебя баба есть?

— Есть, — отвечал юноша. — В театре работает.

— Сука, наверное, — говорили ребята, имеющие о многих вещах превратные мнения.

И юноша хохотал.

Зашли по служебному входу. За столом сидел пожилой человек, похожий на петуха.

— Ты куда прешь? — сказал он столяру, который выделывал ногами вензеля.

— А вот юноша ищет свою сестру, — сказал столяр, подмигивая юноше.

Тому стало жарко, но их пропустили.

— Ты мне Дуньку найди, и я пойду, — бормотал оробевший юноша.

— Щичас, щичас, — сказал его провожатый, который уже очень плохо стал говорить по-русски. — Щичас. Пивка выпьем.

Так попали в буфет. Буфет оказался как буфет, за исключением публики. Публика была — дай боже! Ковбой сидел, играя различными револьверами. Красавица обмахивалась здоровенным веером. Зажглась красная лампочка над входом, и ковбой проворно ускочил. Откуда-то издалека раздался его измененный голос:

— Я убью тебя, ничтожество! Ты отравил мне жизнь. О Мэри, Мэри! Моя прекрасная Мэри.

Юноша беседовал со столяром о своей любви.

— Побью, побью гадюке стекла, — говорил он. И при этом угощал работника театра. А тот уже совершенно осовел. Он совел, совел, а потом вытянулся и запел:

О, дайте! Дайте мне свободу!

После чего рухнул на пол и встать больше не мог.

Буфетчица и публика с интересом ждали, как отнесется юноша к падению своего собутыльника, потому что юноша весь был сам собой чистенький, приглаженный, в свитерочке.

Но он просто-напросто взял вместо пива бутылку вина и просто-напросто стал пить в одиночестве.

— Смотри-ка, вон столяру нашему свободы захотелось, — громко сказал один румяный актер одному бледному актеру.

А тот был не в духе и ответил злобно:

— А человеку и не нужна свобода. Это он так, для видимости, что ему свобода нужна. Ему иллюзия нужна, а не свобода. Дай нашему столяру иллюзию, и он будет рад и доволен. А дайте ему свободу — он разрушит все, и в первую очередь самого себя.

— Это что же, Кузьмичев, тебя такой философии в театральном училище научили? — захохотал румяный актер.

— Мое здоровье, — громко сказал юноша, поднимая стакан.

А в это время его разлюбезная Дунька сидела неподалеку на ящике для костюмов и болтала ногами. Подруги уже передали ей, что видели в буфете ее пьяного сердитого хахаля. Дуньке было страшно и сладко. А еще ей хотелось коньяку и конфет «Птичье молоко».

Ныряльщику сначала везет, а потом он пропадает

Один пьянчуга справлял в маленькой компании Международный день защиты детей. Пьянице ведь что ни день — все праздник.

А компания действительно была маленькая, но интеллигентная. Доктор Русаков, приезжий артист и какие-то две неизвестные девушки. Пьянчуга был без пары, отчего и грустил немножко.

И разговор тоже велся очень хороший, актуальный. Доктор и артист высказывались по вопросу о вмешательстве прогресса в живые силы природы.

— Ты извини, но тут я никак не могу с тобой согласиться, — говорил доктор, пуская дым колечками.

— Нет. Нет и нет, — твердил артист. — Ты меня прости, но — нет. Все же это — хорошо. Ты представляешь — было пустое место, скалы, а сейчас — ГЭС.

Выпили водки. Алкоголик молчал.

— Эх, артист ты мой, артист, — сказал порядком опьяневший доктор. — Ты человек приезжий. Тебе легко рассуждать. А у меня тут дедушка жил, бабушка жила, прадедушка жил, прабабушка жила. Оно конечно — я против ГЭС не спорю. Ни-ни. — Сделал жест рукой. — Но ведь ты понимаешь. ГЭС. ГЭС можно строить, а можно и не строить. Можно придумать какое-нибудь там… атомное, что ли, топливо. А как ты построишь ту красоту, которая исчезла? Лес? Скалы?

— Послушай, лес же весь вывезли, вырубили выкорчевали.

— Весь? А ты был на рукотворном этом, мать их, море? Видел, как там у берегов? Это ж чистый сюр. Деревья. Верхушки торчат, а ныряешь к корню. Жутко нырять к корню, а? Впрочем, вру. Я не нырял.

— Нет. Там можно нырять, — заступилась девушка. — Там тепло, а вот в этой