Как-то сразу, без промежуточных стадий Гудок превратился в холостяка с низким тестостероном: после работы валился с банкой пива на диван, тупо переключал каналы, обозревая новости. Охотник, не упускавший случая поразить цель с первого выстрела, вдруг сделался вегетарианцем. Из былых развлечений – разве что порнушка: под нее ему хорошо засыпалось.

Его жизнь теперь состояла из работы, ожидания мейлов и звонков. На выходные он отправлялся в Серебряные пруды, в гости к Александре Ивановне, будущей, как он надеялся, теще, и пил чай с вареньем. А вскоре сорвался в Израиль. Снял на неделю номер с видом на пустыню. Встреча любовников состоялась, но без подробностей – Гудок дверь в спальню целомудренно закрыл.

Весной, получив все-таки развод, Инна вернулась в Москву – на сносях. В самолете у нее отекли ноги. Казалось, что ее огромный живот отстает от поворотов тела. Она изобразила приветливую улыбку, но в медленных глазах я успел перехватить промельк раздражения – мое лицо было не из тех, что ей хотелось бы увидеть на родине в первую очередь. Зато ее дочь Ксюша оказалась общительной красоткой без комплексов: полезла в мой кофр с фотоаппаратурой, сказала, что мечтает стать фотохудожником, предложила перейти на «ты», потому что в иврите никаких «вы» нет. Я согласился.

К возвращению Инны Гудок позаботился о каждой мелочи – в спальне появились детская кроватка под кружевным балдахином, пеленальный стол, комод с ящиками, забитыми ползунками, пеленками и прочим тряпьем. Он даже купил специальную камеру – видеоняню.

Для Ксюши Жорка приготовил отдельную комнату с письменным столом и репродукциями Мане и Сезанна на стенах.

Через неделю он отвез Инну в свой блатной роддом.

В родах что-то пошло не так, началось кровотечение. На операции остановилось сердце. С перепугу доктора выпотрошили у Инны все ее женские внутренности. Утыканная трубками, она провалялась в больнице больше месяца.

Во время ее болезни я мотался по стране от «Политики и бизнеса». Застал ее уже дома – бледную, в халате и меховых тапочках. Голос тихий, глаза избегают контакта. В кухне на подоконнике – иконки, просвирки, огарки красных церковных свечей. Молока у нее не было, нянька кормила Петю из бутылочек.

Крестным Гудок желал видеть только меня. Почувствовав ответственность, я даже выучил «Символ веры». Крестины назначались много раз, но постоянно откладывались то из-за Жоркиной занятости, то моей – не вылезал из командировок, а когда оказывался в Москве, Петька чем-то заболевал. Когда его, уже почти годовалого, священник окунул в купель, Инна свалилась в обмороке. Кто-то в толпе сказал, что это плохая примета.

Инне казалось, что я спаиваю Жорку. Холодок в наших отношениях постепенно превратился в заморозок. Зато Ксюшка стала моим другом. Звала меня Славиком, а я ее, за легкость характера и умение резко, под прямым углом изменять направление движения, Стрекозой. Гудок увлечение падчерицы фотографией поощрял, как когда-то мое. Денег не жалел: Ксюша обзавелась шикарной цифровой зеркалкой с кучей сменных объективов, и я, возвращаясь в Москву, с удовольствием давал уроки. Учил видеть свет и тень, учил композиции, умению находить сюжет, воспитывал вкус, пытаясь победить тягу к гламурности. От той поры сохранилось несколько Ксюшиных портретов. По настоянию модели прыщики пришлось убрать в фотошопе.

Под моим влиянием Ксюша увлеклась японской поэзией. В сущности, танка – фотография в иероглифах. С сюжетом, картинкой и настроением. Как-то, не сумев дозвониться, отправил что-то вроде танки на ее телефон:

Стрекоза зависла над водой.

Секундная стрелка бежит на месте.

Бог недоступен или

находится вне зоны действия сети.

Ксюша ответила спустя несколько часов:

Игла телевышки пронзила тучу.

Красный огонек на ее острие дразнит звезду.

Делаю уроки.

Между нами завязалась СМС-переписка с японским акцентом.

С каждым днем дружба с Ксюшей все больше затягивала в опасный тупик, но я ничего не делал, чтобы этот процесс остановить. Потакал всем капризам. Покупал ей пиво и сигареты; проводил в клубы, куда пускали только с 18, где пыточные вспышки света и сумасшедший рейв выжигали еще не побитые алкоголем нервы; играл с ней в биллиард: когда она склонялась над зеленым сукном и, готовясь к удару, отводила локоть, я целомудренно закрывал глаза, чтобы не впечатляться юной грудью. Вряд ли все это понравилось бы Гудку, который в последнее время стал походить на образцового отчима со строгими нотками в голосе и ласковыми глазами. Было совестно перед ним – недоговоренности и умолчания росли как снежный ком.

Глаз и руку Ксюша набила: на своей выставке в Доме фотографии я повесил несколько ее цветных работ – до черно-белой фотографии, как мне тогда казалось, она еще не доросла.

Гудок был счастлив, с гордостью представлял падчерицу приглашенным. Да она у вас настоящий мастер света! – низким голосом сказала восторженная дама с кривым позвоночником, пожимая Гудку руку. Ксюша, стоявшая рядом, просияла, кинула на меня взгляд и сразу потупилась.

Вскоре после выставки я арендовал под мастерскую просторный подвал в Центре – разумеется, с помощью Жорки. Закупил фоны, осветительную аппаратуру. Чтобы увеличить число точек съемки, обустроил посреди съемочного павильона глубокую, почти в полный рост, яму. С Верой развелся. Бросил, журналистику – зарабатывать стал, делая будущим моделям портфолио. Ксюша забегала часто – ставила свет, помогала девушкам с прическами, придумывала для кадра необычные аксессуары, посылая меня за ними в соседний shop. Эстетику гламура, с которым я когда-то пытался бороться, она чувствовала острее меня. Ее фотографии заказчицы предпочитали моим.

На пятнадцатый день рожденья Ксюша сделала пирсинг. Явилась в коротком черном топике: нравится? В пупке поблескивало золотое колечко. Воткнула флешку в мой компьютер. Пока я перелистывал ее новые работы, Ксюша под невидимую музыку из наушников бесновалась перед зеркалом – прыгала, размахивала руками, мотала головой, разбрасывая в стороны каштановые волосы; а то вдруг, завесив лицо тяжелой прядью, оттопыривала нижнюю губу и переходила на дерганый мультяшно-кукольный шаг. Кажется, по вкусу мне тогда пришлись натюрморт в цвете, сделанный в духе малых голландцев, и черно-белый, исполненный в «высоком ключе», портрет брата Петьки.

На столе щекотно зажужжала Nokia. «Гудок» – высветилось на дисплее. Ответить решился не сразу. Для разговора вышел на кухню. Толстый, Ксюшка у тебя? Где же ей быть? Притащила чертову тучу фотографий, разбираемся. Гони-ка ты ее в шею, сказал Жорка, у нее контрольная завтра. Инка психует.

Я приготовил две чашки кофе, вернулся в студию. В контровом свете зажженного софтбокса стояла голая Ксюша. Едва не