Шрифт:
Закладка:
Я боялась даже себе признаться, что у меня получилось само собой то, чему учили святые отцы, и на что у других монахов под руководством опытных старцев уходили долгие годы. Я думала, что Бог посылает мне такое утешение перед смертью.
Ещё я боялась, что без духовного руководства у меня что-то пошло не так, оказалось, что постоянно чувствовать в себе этот ритм совсем нелёгкое дело – сердце уставало и начинало болеть, а святые отцы писали про необычайно сладкое чувство, которое хочется испытывать вечно.
Посоветоваться было не с кем, владыка далеко, вот я и помалкивала, чтобы никого не искушать, и надеялась, что со временем привыкну.
Если будет то самое время.
* * *Теперь пора хотя бы коротко рассказать о моих духовных сёстрах, какими я их помню весной 1997 года, они быстро стали мне как родные и даже ближе – мы вместе стояли на клиросе и выполняли разные послушания, мыли посуду, работали в огороде и ухаживали за цветниками. И хоть просто так болтать не принято, чтобы не грешить празднословием, но понемногу я стала узнавать их личные истории: кто, как и когда принял решение прийти в монастырь.
Это очень тяжёлые истории, а сёстры молодые и очень красивые, плюс-минус мои ровесницы – матушка игуменья постарше, весёлая, приветливая, невысокая и круглолицая, она вызывала доверие у всех сразу и безоговорочно. Она была очень похожа на самую чтимую афонскую икону Богородицы, которая считалась чудотворной и часто мироточила. Матушкино игуменское кресло располагалось как раз напротив киота с этой иконой справа от алтаря, и матушка долгие годы смотрела на небесный лик, как в зеркало, отсюда, наверное, это сходство: мягкая полуулыбка и глубокий печальный взгляд на миловидном лице.
С другой стороны того киота, на солее располагался клирос, где формально главными были две сестры: мать Екатерина регент и мать Анисия уставщица, но про смирение первой я уже упомянула, а мать Анисию хотелось оберегать, как ребёнка или фарфоровую куклу, настолько хрупким и кротким созданием она казалась, и её тихий голос звучал, как шелест книг, пока она не начинала читать на службе громко и чётко.
Мать Анисия и мать Матрона моложе меня на пять лет, и они вместе пришли в монастырь сразу же после окончания университета, едва получив дипломы филологов, но Матрону после пострига назначили благочинной, то есть она по светским понятиям стала заместительницей игуменьи – это вторая должность в монастыре.
Про мать Матрону надо бы писать в стихах, она того достойна и до сих пор вызывает моё глубочайшее уважение и самые добрые чувства, а тогда, стоя на клиросе, я незаметно разглядывала девушку с чертами античной богини – редко встретишь в средней полосе России такой правильный греческий профиль, когда лоб и нос составляют единую безупречную линию, и всё лицо, как у мраморной статуи, и сама она безупречна во всём, её сильный голос чист и мелодичен.
За долгие годы я не встречала ни единого негативного проявления с её стороны ни к одному человеку, и сейчас, когда она сама игуменья, я верю, что ей удалось сохранить свои высокие моральные качества, судя по её фотографиям в интернете так оно и есть. А ещё моя Алька во многом обязана ей умением писать сочинения, успешной подготовкой к экзаменам и поступлением на тот же филологический факультет университета, который закончила сама мать Матрона.
Регент хора мать Екатерина успела получить образование в Лавре и жила в монастыре вместе со своей родной матерью Алевтиной, которая все годы оставалась простой послушницей. Они обе были духовными чадами самого известного тогда российского старца, у которого исповедовался сам патриарх. Старец и благословил маму с дочкой в монастырь, хотя мать Екатерина до семинарии серьёзно занималась балетом, что помогало ей сохранять осанку даже на самых длинных службах, когда все сёстры буквально валились с ног от усталости и не знали, куда бы незаметно опереться, чтобы выстоять до конца.
Мать Екатерина умудрялась спокойно и невозмутимо управлять хором при любых обстоятельствах и даже на праздничных архиерейских службах, хотя везде во всех храмах клирос считается самым нервным местом: там может случиться всякое. Но я не помню ни одной властной интонации или повелительного наклонения с её стороны – чёткие скупые движения профессионала и особый ритм, который она задавала всей службе, даже отцам в алтаре.
Если получалось раствориться в этом ритме, то наступало особое медитативное состояние, которое невозможно забыть, иногда оно охватывало нас, клиросных, а иногда и весь храм. Тогда время текло незаметно, служба шла легко, на одном дыхании, и никакой усталости в конце, наоборот, духовный подъём и особенная лёгкость в теле, когда ощущаешь, как твоё сердце стучит удар в удар с сердцами всех людей, стоящих в храме, и каждое слово священного текста услаждает слух, наполняет ум и питает душу. Сейчас, я назвала бы это духовной синхронизацией или резонансом, но слова не в силах передать то удивительное состояние лёгкости и полёта.
И сама мать Екатерина имела характер лёгкий и весёлый, она была смешлива, как девчонка, боролась с этим изо всех сил, но так девчонкой и осталась. В её лице проглядывало что-то от северных народов, ярко выделялись очень светлые голубые глаза, чуть раскосые, почему-то её лицо казалось вырезанным из дерева и напоминало мне лик её любимого святого преподобного Сергия, вышитый на старинной пелене, она всегда пламенно молилась преподобному и как награду свыше получила его имя в монашеском постриге.
Самый высокий и чистый голос принадлежал матери Татьяне, совсем молоденькой девушке с лицом невинных красавиц, как на портретах девятнадцатого века. Мать Татьяну немыслимо представить себе со стрижкой, с сигаретой или в джинсах, она с детства была верующим ребёнком в большой многодетной семье и выросла в одном посёлке с матушкой игуменьей. В их поселковой церкви долгие годы служил наш владыка, и почти все старшие монахини приехали оттуда вслед за ним, когда владыка, тогда ещё архимандрит, получил назначение восстанавливать наш монастырь.
Отсюда и сложилась та добрая и почти семейная традиция обители, ведь многие
