Шрифт:
Закладка:
– Послухай мэнэ, – обратился ко мне Юхимец, – ты за штык горюешь? Нэ горюй! Нэ знаешь, иде взяты його? От задача! На другому этажи був?
– Да.
– Пирамиду третьей роты бачив?
– Ну, бачыл.
– Так там же бильше ста штыкив стоить. Поняв?
– Так что же – пойти и украсть их штык?
– Дурэнь ты дурэнь, – ласково говорит Юхимец, – то ж не их штык ты возьмешь, а свий. Цей штык уже два месяца из роты в роту кочуеть. У кого-то давно штык пропал. Сдавать надо? Надо. На «губу» кто иты хочеть? Ночью пишлы, из другой роты сбондилы, утром сдалы – усэ в порядке! Другая рота хватилась – дэ штык? Пишлы, у третьей роты штык снялы – обратно полный учет. Зараз до тэбэ дило дошло. Тык невжели ты за всих отдуваться должен?
Бегу к рыжему сержанту уговорить его подождать до ночи. Он сразу соглашается.
Ночью в одном белье прокрадываюсь на второй этаж. Тихо и полутемно в казарме. Около пирамиды с винтовками бродит часовой. Стою, притаясь, за выступом стены, жду, когда он отвернется или уйдет, но он топчется на месте, взяв винтовку под мышку, греет руки в рукавах. В коридоре дует из щелей, холодина.
Начинаю мерзнуть, но стою не шевелясь. Боюсь скрипнуть, произвести какой-нибудь звук. Проходят минуты, кажущиеся мне вечностью. Проходит полчаса, может быть, час.
Ничего не выйдет.
Надо уходить. Не умею я воровать, идиот такой! Жаров давно бы уже был со штыком, а я стою тут, мерзну, а завтра пойду на «губу».
Медленно выползаю из-за уступа стены, выхожу на лестничную площадку и оборачиваюсь в последний раз.
Темная фигура часового сидит, сгорбившись у пирамиды, спиной ко мне. Винтовка прислонена к плечу, и я вижу, как она мерно двигается туда-сюда, туда-сюда…
Спит. Или дремлет…
Ну – давай! Сейчас или никогда!
Быстро снимаю ботинки. Босиком вперед – два скачка до пирамиды. Спокойно, не звякни. Штык – вот он. Свернул. Два скачка назад. Каменные ступени обжигают холодом босые ступни. Лечу, не замечая этого. В одной руке – ботинки, другой прижимаю к животу драгоценный штык.
Рыжий сержант скалит зубы.
– Проявил, значит?
– Что проявил?
– Солдатскую смекалку, дура! А теперь – марш спать! Чтоб не видел тебя никто!
…Лезу на нары и втискиваюсь между Кузнецовым и Заммом. Замм что-то бормочет во сне. Кругом сопят, храпят на разные голоса. Как там тот часовой? Такой же бедолага, как и я…
Завтра ему идти воровать штык…
Хороший день
Мне здорово повезло.
Вчера Филиппов, распределяя посты, сказал: «Разумовский – на хлебозавод!»
Жаров прямо охнул: «Ну и везет же людям, то его на кухню назначат, зараз на хлебозавод…»
– Так шо его посылаты? – вступает Жигалка. – Вин же ничого нэ сумеет промыслить усэ равно!
– Да ну, не сумеет! Быть коло хлиба и не наистысь? То ж вэлыкым дурнем надо быть!
Я сам чувствую, что мне отчаянно повезло, но не совсем представляю, как я сумею реализовать свое везение, как «быть коло хлиба и наистысь при этом»? Ведь не станешь же хватать буханку и грызть ее…
Меня мучает это целый день, я думаю и передумываю варианты, как украсть хлеб, и, наконец, кляня свою беспомощность и неприспособленность, решаю обратиться за советом к Жарову.
Он не скрывает своего презрения.
– Как? От дурень! Так ты ж его в руках держать будэшь, так хиба ж ты нэ отломишь?
– Как же отломишь? – мучаюсь я. – Ведь заметно же, если отломишь.
– А ты нэ по многу, – поучает Жаров, – с одной буханки корочку, с другой, с третьей, вот хлеба и наешься, и мне за совет принесешь. И посылают же таких! – добавляет он со злостью.
Теперь я начинаю понимать. Воровать нужно умеючи, незаметно. Что ж, попробуем. Главное – не упустить возможности, наряд на хлебозавод такая редкость, такая удача, впервые за три месяца.
Ночью нас поднимают в четыре часа. Наряд выстраивается в темноте перед казармой. Тускло светит лампочка. Сильный мороз заставляет нас притопывать, хлопать рукавицами, следует команда: «Опустить уши!», и вот мы уже идем по ночному Канашу мимо высоких наборов, мимо спящих домов, пересекаем железнодорожную ветку, проходим мимо товарных вагонов в тупике и выходим в поле. Хлебозавод расположен далеко от города, и около часа мы шагаем по полю гуськом по еле заметной тропинке, следуя за сержантом, начальником караула.
Большой серый дощатый забор хлебозавода обит сверху колючей проволокой, у ворот охрана с винтовками, у проходной тоже.
Сержант предъявляет пропуск, и мы входим в ворота. Запах свежего хлеба и солода раздражает обоняние, все нюхают воздух, топают ногами и бодрятся. Настроение приподнятое, кто-то даже шутит, всем не терпится приступить к работе, скорее взять в руки теплые буханки, которые так великолепно пахнут.
Меня назначают на выгрузку хлеба. Вдвоем с незнакомым солдатом мы встаем около деревянного желоба, идущего из небольшого окошка наружной стены цеха, и ждем. К желобу подъезжают сани. Оттуда выскакивает солдат, расправляет большую тряпку в санях и кричит: «Сюда грузить будете!» Лошадка, небольшая, коричневая, мохнатая, вся в инее, поворачивает голову и жадно раздувает ноздри. Этот запах кого хочешь может свести с ума!
– Эй, не зевай! Хлеб принимай!
Бросаюсь к желобу.
Окошечко раскрылось, и оттуда очень быстро, одна за другой, падают буханки. Мы втроем бросаемся к ним, хватаем и бежим укладывать в сани. Буханки горячие и тяжелые, хлеб сырой и непрочный, рукавицы я сбросил и теперь каждым пальцем, всей ладонью ощущаю неровную поверхность буханки. Вот у этой корочка отпала – раз! – и она во рту!
Работа продолжается в быстром темпе. Мы уже грузим третьи сани. Сержант стоит рядом, считает буханки и покрикивает. Я уже приспособился собирать дань почти с каждой буханки. Рот набит корочками, я не успеваю их съедать и начинаю понемногу набивать карман шинели. То же самое делает мой напарник. Мы радуемся тому, что двор хлебозавода скудно освещен и что буханки сами рассыпаются в руках. Сержант, возможно, замечает наши уловки, но молчит пока. И на том спасибо!
Хлоп! Окошко закрывается. Выгрузка окончена. Сани отъезжают, а нас посылают пилить дрова. Жаль! Хорошая была работа! Мы нагрелись от нее, почти наелись, я с удовольствием поглаживаю карман, набитый теплыми корочками. Тепло от них проходит к ноге, и мне хорошо. Приятно и радостно.
Не спеша, мы начинаем пилить. Дров много, они никуда не убегут. Распилив два бревна, мы устраиваем перекур, рассаживаемся на бревнах и начинаем беседовать. Я чувствую необычайную симпатию к моему напарнику – рябому, низкорослому солдату, мы понимаем друг друга без слов. Он закуривает, а я сижу рядом и посасываю корочку. Сегодня хороший день!
– Кипяточку бы достать! – говорит он, бросая самокрутку.
– А что – сейчас достанем! – отвечаю я с готовностью. Я чувствую прилив сил и необыкновенной энергии. Все мне кажется сейчас выполнимым, чувство гордости и уважения к себе переполняет меня. Как же! Ведь я не оказался «великим дурнем», а наоборот, я, оказывается очень ловок и хитер, карман у меня полон хлеба, я сыт, мне тепло – море мне по колено! Сейчас еще и кипяточку достану!
– Эй, тетя! – стучу я в окно цеха. – Нет ли у вас кипяточку?
Женщина в платке высовывается в форточку.
– А кружка есть?
– Нету. Нет кружки.
