“Да, – думал Шуша, – нас ввозят в Италию примерно так же, как ввозили в Россию большевиков из Германии, то есть «как чумную бациллу», по словам Черчилля. Немцы хорошо знали лозунги, ввозя таким способом большевиков, они пытались вывести Россию из войны, которую Германия уже почти проиграла. «Чумная бацилла» сработала, Россия развалилась. Теперь держись, Италия!”

Дети не страдали. Мика и Ника носились по вагону, осваивая чудеса техники – откидные столики, стульчики, педали под умывальниками, держалки для бутылок, бумажные полотенца, регуляторы температуры. Кстати, и обещанного адского холода не было, наоборот – жара. Из соседнего купе пришел, шаркая шлепанцами, дедушка из кишиневской семьи.

– У этих итальянцев ничего не работает! – ворчливо сказал он. – Регулятор температуры! Фикция! Я пробовал ставить на самую холодную – еще жарче.

– В какую сторону вы крутили? – спросил Шуша.

– Туда, где написано Caldo.

– Caldo по-итальянски “горячий”, – сказал Шуша, он как-никак был владельцем итальянско-русского словаря, подаренного когда-то Сеньором.

– Не морочьте мне голову! Caldo! Cold по-английски.

– Попробуйте крутить в другую сторону. “Холодный” по-итальянски Freddo.

Кишиневский дедушка посмотрел на него с выражением: дурят нашего брата!

Рано утром они проснулись от крика: “Падаю!” Это остряк Мика услышал произнесенное по-русски в коридоре название города Падуя. Спать больше не хотелось. Пейзаж за окном напоминал Судак – горы, пирамидальные тополя, цветущий миндаль. Названия станций звучали, как билеты к экзаменам по истории архитектуры – Флоренция, Ареццо, Орвието. Вместо чисто вымытой Австрии за окнами проносилась грязная южная раскованная Италия. По перронам не спеша двигались холеные мужчины с бородами, усами, темными очками и с таким чувством собственного достоинства, что его хватило бы на три эшелона советских иммигрантов.

…Первое, что они увидели, когда их привезли в пансион Ламармора в Риме, – это висящий на стене телевизор, по которому снова и снова показывали кадры покушения на президента Рейгана. Вот он поднимает правую руку. Вот начальник охраны Парр бросается на президента и швыряет его на пол бронированной машины. Вот президентская машина рвет с места и исчезает. Вот двое раненых – полицейский Делаханти и пресс-секретарь Брэйди.

“Да… – подумал Шуша. – В интересную страну мы собрались”.

Бросив вещи в пансионе, они отправились бродить по незнакомому городу. Впрочем, незнакомым его можно было назвать только условно. Наш архитектор вдруг понял, что этот город он знает. Пройдя через пьяццу Витторио Эммануэле, они оказались перед базиликой Санта Мария Маджоре. Тут Шуша поразил Аллу, немедленно сообщив ей, что базилика была построена не при папе Сиксте III, как считают многие, а при папе Целестине I, то есть на восемь лет раньше, и что золото для кессонированного потолка Джулиано да Сангалло привез Колумб, а Фердинанд и Изабелла подарили это золото папе Александру VI.

Перед самым отъездом из Москвы, повинуясь непонятному импульсу, Шуша купил себе в Военторге черные высокие солдатские ботинки. Никакой другой мужской обуви в их единственном чемодане не оказалось. Ходить в солдатских ботинках было пыткой, они были рассчитаны на существ с какой-то другой анатомией. Поэтому сразу после осмотра интерьера базилики было решено купить главе семьи дешевые тапочки. Если бы они прожили здесь хотя бы месяц, они бы знали, на какой толкучке и за сколько их надо покупать. Но они к этому времени прожили в Риме меньше часа. С вынужденной неторопливостью двигаясь по улице Джиаберти, они оказались перед обувным магазином Antoni. В витрине, рядом с туфлями стоимостью в две-три mille lire, стояли спортивные тапочки всего за 150, то есть 15 долларов. Теперь, когда они уже были под крылом у Джойнта и ХИАСа, можно было позволить себе потратить 15 долларов из 500, которые им разрешили вывезти из страны социализма.

Внимательно изучив витрину, все четверо решительно вошли в магазин. К ним направился улыбающийся хозяин, видимо, сам Antoni. Шуша заговорил с ним по-английски с интонацией, которая должна была создать примерно такой образ: “Мне, прогуливающемуся американцу, случайно оказавшемуся в вашем городе, неожиданно захотелось переобуться ну, скажем, в эти теннисные туфли, которые я заметил у вас на витрине”.

Antoni понимающе кивал. Всех четверых усадили в кресла, и через две минуты приказчик или, если угодно, commesso принес требуемые модель и размер. Военторговские ботинки Шуша снял сам, надевать тапочки ему мягко, но решительно не позволили. Их бережно надели, зашнуровали так, чтобы не давило, но и не болталось. Старые ботинки почтительно уложили в красивый полиэтиленовый пакет с рекламой магазина.

– Тебе этот пакет насовсем отдали? – с замиранием сердца спросил Мика.

Они вышли из магазина, уже слегка отравленные потребительской идеологией. Мика и Ника, которые до этого момента все еще ходили с презрительными рожами – придумали какую-то глупость, ехать в какую-то заграницу, не дали взять щенка и бабушку, – теперь бросались к каждой витрине с отчаянным криком “купи!”. Этот крик спущенных с цепи советских детей мог относиться к миллиону предметов – к бананам, ананасам, кока-коле, жвачке, пирожным, кексам, печенью, каким-то диким шоколадным яйцам размером с человеческую голову, электронным роботам с программным управлением, омерзительным картинкам с подмигивающим голографическим Христом, джинсовым комбинезонам, маслинам “размером с голубиное яйцо”, подумал Шуша, никогда не видевший голубиного яйца, живым собачкам в магазине Tutto per la cane[36], нелепым фарфоровым тиграм и брелокам, брелокам, брелокам…

Все это обладало наркотическим эффектом, и если бы, к несчастью, у них водились деньги, противостоять этому было бы невозможно. Даже если ты равнодушен к замшевым пиджакам, то расколешься на пластинках, книгах, горных лыжах, цветах, теннисных ракетках, фруктах, плеерах Sony Walkman или на миллионе других достижений либерального капитализма.

К концу дня все почувствовали страшную усталость. Архитектор Ш злился, что смотрел не на San Carlo alle Quattro Fontane, а на мещанскую роскошь, но потом задумался: а так ли глубока пропасть, отделяющая одно от другого? Не из одного ли источника черпали вдохновение Борромини и безвестный создатель подмигивающего Христа?

На этой глубокой мысли закончился первый день в Риме. Таких дней в их римском сроке, от звонка до звонка, было ровно восемьдесят семь.