приглашал он меня. — Надо приходить петь». Я хоть не прихожу, но все равно знаю, что надо приходить. Я всегда после этого разговора ухожу и все время думаю, что же это такое, может, я что-то пропускаю? Новый президент, выборы прошли, страна неизвестно куда пойдет, вдруг какой-то переворот? Уже поют комсомольские песни, а я почему-то поехал домой в этот острый момент.

А я знаю, что такое комсомольские песни в лесу петь. Я это знаю, потому что однажды был в Переделкине. База ЦК ВЛКСМ — туда приглашали артистов, космонавтов, были большие банкеты. Пастухов был секретарем ЦК ВЛКСМ, Мишин был секретарем ЦК ВЛКСМ. Мы сидели там иногда. Я при комсомоле был. Они все были такие подвижные. Довольно демократичные. Я сидел рядом с Сергеем и Таней Никитиными.

О чем мы тогда могли говорить? Где лекарства добыть? Как родственника прописать? Где что достать? Как телефон маме поставить? Вдруг Таня как мне в лицо запоет! Вам когда-нибудь пели в лицо? Вот посреди разговора вдруг человек поет в лицо: «А Ленин такой молодой…» Я говорю: «Чего?» Она продолжает: «…и юный Октябрь впереди». Я говорю: «Ты что, сдурела?» В это время мне кто-то кладет руку на плечо. Смотрю — Михаил Николаевич Пастухов: «Михаил Михайлович, все поют уже давно. А Вы разговариваете». И вы знаете, все уже давно поют, а я разговариваю. Песня у меня огнем уже горит в груди. До сих пор. И, когда поет Иосиф Давыдович комсомольские песни, нужно срочно присоединяться…

Виктор Куллэ

поэт, переводчик, сценарист

О Кобзоне есть конкретная история, которой я был свидетелем. Когда еще только проектировали памятник Булату Окуджаве и думали о его месте установки, в какой-то момент утвержденные планы начали рушиться. Слишком уж место подобрали лакомое: у кого-то возникла идея устроить там автостоянку. А памятник Булату поставить за спиной МИДа, на углу с Денежным переулком. По невнятным слухам, за идеей стояло лобби Церетели: то ли тот обижался, что Ольга Окуджава предпочла его проекту работу Франгуляна, то ли дело впрямь в автостоянке на Арбате (учитывая место — даже не золотой, а бриллиантовой). В СМИ стартовала информационная кампания. Дивным образом даже старинные друзья неожиданно стали выступать с поддержкой идеи переноса. Причем все хором, кроме разве что Георгия Степановича Кнабе (помню, дико прозвучала статья Сигурда Оттовича). Ольга Владимировна была в отчаянии.

Дальше (близко к тексту) с ее слов.

«Захожу в лифт, со мной заходит Боровик-старший. А у меня слезы на глазах. Генрих спрашивает:

— Оля, что случилось?

— Да вот, все Булата обижают. Даже памятник по-человечески поставить не хотят.

Не успела я войти в квартиру — звонок:

— Оля, это Кобзон. Мне сказали, что Булата обижают. Чем могу помочь?

Я рассказала все как есть. Он пообещал, что придет на завтрашнее заседание градостроительной комиссии и решит вопрос. Если честно — я не особо поверила, что это в его силах».

Окончание истории зрел собственными глазами — Ольга Владимировна позвала сходить на комиссию вместе с ней, для поддержки.

Первым делом обсуждалось присвоение несчастному Великому Устюгу статуса родины Деда Мороза. Бедный мэр Устюга буквально в ногах валялся, умоляя дурацкое решение отменить: коммуникаций нет, а после двух недель новогодней веселухи весь навороченный комплекс год будет простаивать, на охрану его уйдет немалая часть городского бюджета. Причем все одно — разворуют. Мэру сказали, что на самом верху все уже решено, и посоветовали заткнуться. Что он и сделал.

Памятник Булату шел следующим пунктом. Выстроилась очередь докладчиков, поддерживавших исключительно идею переноса. И тут появился Кобзон. Сел и вопросил:

— Можно реплику с места? Я без микрофона.

— Ну, Вы же известный баритон, Вам и без микрофона можно, — пошутил Лужков.

Кобзон встал, изрек (кратко, но энергично) буквально следующее:

— Булат — это святое. Место для памятника ему выбрали наилучшее. Вдова с этим местом согласна — а значит, все, кто любит Булата, согласны. Того, кто обидит Булата или Олю, я буду считать своим личным врагом. У меня все.

Пока Кобзон говорил, очередь выступающих к микрофону рассосалась. Церетели насупился, но даже не пикнул.

— Есть еще желающие высказаться? — поинтересовался Лужков. — Нет? Тогда будем считать вопрос решенным.

Позже довелось на открытии памятника выступать на одной трибуне с Кобзоном. Слухи про него ходили разные, в том числе дурные (что он «мафиози» и пр.). Но эту — светлую — историю, думаю, людям обязательно нужно знать. И быть за нее благодарным всем, кто приходит на Арбат помянуть Булата.

Михаил Турецкий

певец, хормейстер, основатель арт-группы «Хор Турецкого» и коллектива SOPRANO, народный артист РФ

У каждого есть люди, без которых их жизнь сложилась бы абсолютно по-другому. На моем пути таких было несколько, и один из них — Иосиф Давыдович Кобзон. Это человек-глыба, который стал моим наставником и даже другом, и именно у него я и мои ребята из Хора и SOPRANO учились многим необходимым артисту вещам. Просто стоять с ним рядом — и в жизни, и на сцене — было невероятным удовольствием. Потому что Иосиф Давыдович был не только непревзойденным профессионалом, но и Человеком с большой буквы.

…В 1995-м нашему коллективу исполнялось 5 лет. Иосиф Давыдович Кобзон побывал на нашем праздничном концерте в Большом зале консерватории при полном аншлаге и сильно удивился, подарил огромный букет, сказал, что очень вдохновился этой музыкой. А потом с большим трудом я напросился на встречу в его офисе и буквально умолил взять меня с небольшой группой, человек восемь-девять, на три концерта в столицы Балтии. Я приехал к нему и пропел его сольные и наши хоровые партии так, как они могли бы звучать совместно в концертных номерах. Сказал, что есть