— Господин! Он пришёл. Прикажешь звать сюда?

Хастияр кивнул слуге, разрешая впустить гостя. Тот вышел наружу и вскоре вернулся вместе с человеком средних лет. Даже беглого взгляда хватило посланнику для понимания, что гость — образованный человек, и умом не обижен. А эти два качества далеко не всегда сопутствовали друг другу.

— Радуйся, господин.

— Радуйся и ты, достойнейший Асклепий, — по-ахейски ответил на приветствие посланник.

Гость поклонился Хастияру. Люди посланника звали его на хеттский манер — Ассулапийя, но сын Тур-Тешшуба уже в совершенстве изучил язык аххиява и не коверкал местные имена.

По роду занятий Асклепий был лекарем. Причём знаменитым, прославившимся на всю Аттику, хоть и приехал сюда совсем недавно. Прослышав, что он прибыл из Чёрной Земли, к нему потянулись местные врачи. За наукой. Он никому не отказывал, щедро делился знанием.

Асклепий обратился к хеттскому посланнику без всяких предисловий, напрямую:

— Господин! Мне сказали, что зовут к больному. Но твои люди заплатили серебром сразу же, только я пришёл сюда. Я всё ещё не понимаю, в чём здесь дело, кого я должен вылечить. Помощь врача не требуется? Подозреваю, что звали меня, не как знатока лекарского ремесла, а зачем-то иным.

Верно, хетту не нужен был лекарь, от Асклепия требовалось нечто совершенно другое. Но Хастияр не привык начинать важные разговоры так, напрямую. Только лишь подбираться к цели окольными путями.

— Почему же? Мне бы хотелось поговорить именно о болезнях. О больных, о том, как возникают такие безнадёжные случаи, что ни один лекарь не вылечит. И о тех людях, что молоды и полны сил, но сводят счёты с жизнью.

— А, вот ты о чём, господин, — Ассулапийя догадался, на что намекает посланник, — да, два траура в доме. Вернее, даже не два, а три.

Хастияр уже знал, что Асклепий — афинянин и здесь у него полно родичей, но в малолетстве он был увезён родителем в Чёрную Землю. И вот вернулся.

Интересно, в качестве кого?

Мысль о том, не связан ли врач с тем посольством, у Хастияра, конечно, возникла сразу же, но подтверждений тому не нашлось. До Навплии он не доехал, его догнал слуга с вестями о Федре и пришлось срочно возвращаться. Но все, кто смог что-то рассказать ему о послах, уверяли, что большие ладьи с львиными мордами уже отбыли восвояси. Однако, Хастияр не был бы сыном своего отца, если бы не заподозрил во враче шпиона. Надо бы придумать ещё повод для беседы. А лучше не одной.

— Рад, что ты меня понимаешь, — кивнул хетт.

Ахейцы часто путались в его излишне витиеватых речах, ждали слов куда проще.

— Ведь с этой старушкой, кормилицей Федры, именно ты сидел перед смертью. Хотелось бы узнать, что с ней случилось?

— Умерла от горя. Внезапно заболело сердце, потом отнялась речь, затем и половина тела утратила чувствительность. Сознание пропало, и сутки не прошли с тех пор, как богам отдала душу кормилица царицы. Не вынесла потери Федры, что ей ближе дочери была. Последние слова, с которыми она вступила во мрак предсмертной ночи были: «Я умираю, иду за Федрой вслед. И с нами, последними в подлунном мире из дочерей державы, погибнет слава Крита».

— О, и ты туда же, достойнейший, — Хастияр сжал пальцами виски, будто у него болела голова, — я уже сутки хожу по Афинам, всех расспрашиваю. И будь то знатный человек, или простолюдин, вот только что-то они говорили, как обычные люди, но стоит упомянуть Федру или Ипполита, как тут же переходят на какой-то пафосный слог и при этом закатывают глаза. Что за странные обычаи у вас в Аххияве? Похоронные? Признаться, я о таких не слышал прежде.

Асклепий пожал плечами. Вряд ли он смог бы это объяснить, и просто начал пересказывать хетту то, что тот слышал за прошедший день много раз. Рассказ его внёс некоторые подробности в то, что уже стало известно Хастияру. Слушая лекаря, он невольно вновь погрузился в воспоминания недавних событий.

Время, которое Хастияр провёл в Афинах, он употребил на то, чтобы Ипполит заслужил уважение афинян и был признан наследником. И сам царевич старался произвести самое лучшее впечатление на здешних жителей, чтобы со временем они сами захотели его сделать царём после смерти Тесея.

Но через несколько дней после приезда посланника, Ипполит стал ему жаловаться на странное поведение мачехи. Куда бы он не пошёл, Федра раз за разом встречалась ему на пути. Происходило это как бы случайно. Она то придиралась к нему по пустякам, то защищала его перед Тесеем. А однажды прислала к нему свою кормилицу, которая передала царевичу письмо. Письмо было написано старинными критскими письменами, которые на вощёную табличку были нанесены по спирали, закручиваясь от центра к краям, словно огромная раковина. Ни Хастияр, ни Ипполит не смогли прочитать письмо, ибо языком критян не владели.

Хастияр вскоре забыл об этом и перестал обращать внимание. А затем ему пришлось уехать. Не раскрывая себя, он побывал в Микенах, Немее и Мидее, узнал, что посольство вроде бы уже отбыло, а ванакт собирается отправить воинов в Фессалию, помочь басилею Пелию, коего надеется привести под свою руку из-под Эдиповой. С тем и вернулся обратно. Вроде бы и поводов для особого беспокойства не обнаружил, но почему-то не покидало ощущение, что удалось увидеть лишь самую верхушку скалы, скрытую приливом.

В Афинах же за дни отсутствия Хастияра произошло следующее: Федра, как оказалось, давно уже была влюблена в пасынка. Пока он жил в удалении от Афин, она изо всех сил старалась изгнать его из своих мыслей, но едва Тесей вернул сына ко двору, совершенно потеряла голову и решилась признаться ему в запретной страсти.

Царевич отказал мачехе. Тогда она оклеветала его перед отцом, обвинив в изнасиловании. Тесей, не разобравшись в деле, поверил жене, и изгнал сына из дома. А Федра, как только поняла, что Ипполита больше никогда не увидит, повесилась. А перед смертью написала записку. На сей раз на ахейском языке, где рассказала всю правду. Тесей вроде бы решил вернуть сына обратно, но не успел. Ведь по словам его лавагета, царевич Ипполит по дороге разбился на колеснице. Хотя ни тела, ни разбившейся колесницы никто не обнаружил.

— Н-да… Тут просто так, с наскока не разберёшься, — Хастияр подумал вслух, явно не справляясь с потоком противоречивых мыслей и чувств, — надо выпить, почтенный Асклепий.

Они