Но погодите! Этот логический путь подводит нас к еще одному любопытному вопросу: способны ли социальные группы под действием предпочтений самок разойтись настолько далеко, чтобы в конце концов дать начало новым видам?

В основном все биологи-эволюционисты считают, что для того, чтобы эволюционные пути видов разошлись, нужно в первую очередь, чтобы группа особей оказалась изолирована от других каким-либо физическим барьером, скажем поднявшимся горным хребтом или возникшей рекой. Классическими примерами такого видообразования являются близкие по происхождению, но все же разные виды вьюрков и черепах на островах Галапагосского архипелага. Когда изолированные популяции попадают под давление по-разному меняющихся условий окружающей среды на достаточно длительное время, накапливающиеся различия между этими двумя популяциями способны превратить их в два разных вида.

Но я давно подозревал, что географическая изоляция не может быть единственным путем и что в основе видообразования лежат также другие механизмы. В Африке есть озера, где ошеломляющее видовое разнообразие цихлидовых рыб возникло вроде бы без всякой географической изоляции – хотя бы потому, в конце концов, что все они живут в одном и том же озере. Так возможно ли, чтобы в одинаковых условиях группы возникали, а потом все больше дивергировали? И до какой степени исключительно культурные, то есть произвольные, предпочтения способствуют обособлению групп и их взаимному избеганию? Очевидно, что такое очень обычно у людей. И по крайней мере у некоторых видов животных, например у косаток. Белые гуси с белым оперением склонны отдавать предпочтение брачным партнерам той же белой морфы, а птицы более темной окраски, принадлежащие к так называемой голубой морфе, выбирают пару среди подобных себе. Но могут ли такие расходящиеся культурные траектории с течением времени разойтись окончательно? Могут ли новые виды возникать без географической изоляции, а только по причинам культурного свойства? Могут ли культурные брачные предпочтения, основанные на чем-то столь невещественном, как песня или диалект – или даже красивая окраска, оказаться широко распространенной причиной возникновения тысяч видов?

Эта идея кому-то покажется слегка безумной и даже малость еретической. Но, как я уже сказал, тут есть над чем поразмыслить.

Внезапно все попугаи разом срываются с глинистого обрыва, взлетая на густые кроны высоких деревьев. Кто-то подал сигнал тревоги. В таких делах птицы доверяют чужим суждениям, не задавая вопросов.

«Не понимаю, почему они сегодня такие пугливые», – говорит Дон.

А вот и объяснение: на верхушку высокого сухого дерева присаживается рыжегрудый сокол. Если судить по его большим когтистым лапам, он вполне способен убить птицу. Но здесь вокруг слишком много зорких глаз, слишком много бдительных стражей, готовых подать сигнал тревоги при первых признаках опасности, так что, несмотря на изобилие дичи внизу, сокол срывается и исчезает – он подождет следующего раза, когда, возможно, эффект внезапности себя оправдает.

Ара начинают понемногу разлетаться и теперь тянутся над лесом, вспыхивая багровыми угольками на фоне его изумрудно-зеленого полога.

До восьми утра остается несколько минут. Удивительно, каким долгим и насыщенным может быть утро, если провести его с полной отдачей. Нужно просто прийти в подходящее место, не взяв с собой ничего отвлекающего, полностью погрузиться в безвременье реальности – и тогда ваше внимание будет достойно вознаграждено кое-чем бесконечно интересным.

Красота

Глава пятая

Я возвращаюсь мыслями к уже упомянутому клубку вопросов. Слова Ротенберга: «Птицы поют, потому что эволюция – это не только выживание наиболее приспособленного, это еще и выживание красивого» – оказались брошенной в меня бомбочкой, которую я простодушно подхватил. А теперь, после неощутимого и бесшумного взрыва, разлетевшиеся осколки-вопросы проникли в мою голову.

Ара – необычные птицы. У большинства видов представители одного пола, как правило самцы, окрашены ярче и больше вокализируют. Но у ара особи обоих полов не различаются ни окраской, ни голосом. По сравнению с десятками видов попугаев, имеющих маскировочное зеленое оперение, три наиболее распространенных здесь вида ара так бросаются в глаза среди зелени, словно нарочно выставляют себя напоказ, настолько беззастенчива и неприкрыта их яркая красота.

Вопрос: почему?

Летучая мышь, которая называется гигантский ложный вампир (Vampyrum spectrum), запросто убивает и поедает птиц размером с амазонов. Но зеленокрылый ара достигает длины в 90 сантиметров, а красный и сине-желтый ара лишь немного уступают ему в размерах. По сути, в этих местах нет достаточно крупной и скрытной летучей мыши или хищной птицы, способной охотиться на ара регулярно. Имея возможность не бояться большинства хищников уже за счет одних своих размеров и неусыпной коллективной бдительности, ара позволили себе отказаться от камуфляжа, который вынуждены носить прочие попугаи Нового Света. Ара словно освободились от нужды прятаться и позволили своей красоте эволюционировать, следуя прихотям одной лишь эстетики.

Но разве такое возможно? Разве «выживание красивого» объясняет существование ара? Способна ли сама красота эволюционировать через социальные предпочтения и склонности – через культуру? Даже сам этот вопрос кажется лишенным разумного смысла. Но взгляните на ара: с их великолепием не поспоришь.

Для начала давайте рассмотрим виды, у которых красотой щеголяет только самец. Вот, скажем, павлин – чем не пример? Самка павлина имеет весьма скромную покровительственную окраску. Как раз такой неброский камуфляж легко объясняется теорией естественного отбора Чарльза Дарвина: заметная птица станет жертвой хищника, а умеющая прятаться выживет и оставит потомство.

Но великий принцип Дарвина, который так хорошо объясняет окраску самки павлина, едва ли применим к самцу с его весьма опасным ярким нарядом. В сущности, естественным отбором сложно объяснить очень многие броские признаки, которыми так изобилует животный мир. К слову, Дарвин и сам прекрасно это понимал. И, не находя нужного объяснения, признавался в своем смятении в письме к ботанику Эйсе Грею: «Всякий раз, когда я рассматриваю перо из хвоста павлина, мне делается дурно!»[198] Герцог Аргайл вопрошал с раздражением: «Какое объяснение дает закон естественного отбора таким декоративным признакам, как пятна на хвосте колибри?» И сам же с презрением отвечал: «Ровно никакого». «И я вполне согласен с ним», – сказал Дарвин[199].

Нечто способствует возникновению роскошных, захватывающих дух, однако совершенно не имеющих практической ценности украшений у самых разных представителей живого мира. Посмотрите в интернете фотографии ракетохвостых колибри, и вам станет понятно, даже без учета других бесчисленных примеров, отчего Дарвин лишился покоя и сна. Он сформулировал свою идею естественного отбора и очень логично обосновал ее. Корабль был спущен на воду и отправился в путь. Но даже на страницах своего монументального «Происхождения видов» Дарвин признавал, что у этого корабля есть серьезная течь. По сути, сам термин