— Домашние тапочки никому не нужны? — уколола нас эта «заноза».

— Купи для себя, — отплатил ей Имре.

— Ну, до свидания, ребята, — попрощалась Муцинька. — Что смогу, то привезу. Постараюсь приехать не о пустыми руками.

— А когда приедешь? — допытывался Вило.

— Может, еще сегодня, может, завтра, как получится, — ответила она. Натянула кепку, подобрала непослушные волосы, и уже не Муцинька перед нами, а прежний парнишка-молокосос. Заскрипела калитка, и Муцинька вскочила на велосипед. Все мы смотрели ей вслед, пока она не исчезла среди домов за пригорком.

А мы снова вернулись к нашей жизни на передовой.

Было хорошо, что она пришла, что мы ее остановили. Мы совершенно забыли, что кругом война, что немцы могут нас в любую минуту засыпать минами, что мы снова можем получить приказ уничтожить огневую точку врага, а потом на нас обрушится «возмездие». Мы обо всем этом забыли. Но как только остались одни, вспомнили обо всем снова. Снова мы были расчетом противотанкового орудия и торчали в крайнем огороде прямо на глазах у фрицев.

Мы вернулись к орудию и залегли между грядками. Солнышко стояло уже высоко, приближался полдень. Мы знали об этом не только по солнцу, но и по своим-пустым желудкам. Через пару минут опять возьмемся за кочерыжки, за кольраби и горькие огурцы. Возьмемся, если немцы нам не помешают. Но везде тихо: и у нас и у немцев. Эта тишина слишком подозрительна, она звенит у нас в ушах. Чтобы не вышло какой неожиданности, нужно в оба смотреть на долину, откуда появилась наша девушка. Как же она все-таки прошмыгнула? И правда молодец, хорошо замаскировалась наша Муцинька, если даже мы здесь приняли ее за мальчишку. Рисковая она, отчаянная, хоть и призналась, что было страшно. Говорят, что смелым везет, и это святая правда.

Истребили мы свой вегетарианский обед. Кркань ударил о стену перезрелой грушей, так что она брызнула во все стороны, и начал ругаться, что с него уже хватит всего этого. И снова вокруг был покой и тишина. Солнышко припекало, а мы загорали и были вялые, как мухи. Время шло медленно. Вило все чаще и чаще поглядывал на дорогу, так что это стало заметно, и Фери Глоговчанин его охладил:

— Чего это ты, конопушка, в ту сторону пялишься? Думаешь, она и впрямь вернется? Плакали наши денежки. Она про тебя давно забыла и про нас тоже.

— Так ведь я ничего, — оправдывался Вило, а сам все время оборачивался к Вруткам, туда, где из-за холма видна дорога.

Вдруг в том месте, где начинается железнодорожный туннель, в воздух взлетела красная ракета. Засветилась, как кровавая звезда, и, описав крутую дугу, рассыпалась на множество мелких искорок. Всех нас словно наэлектризовало. На первый взгляд красивое зрелище. Но на фронте ракету не пустят без причины.

— Как будто что-то готовится, — бросил нам Кркань. И неясно было: то ли он почувствовал облегчение и перестал скучать, то ли опасался предстоящего.

Никто не проронил больше ни слова о зловещей ракете, ко мы уже не могли валяться так беззаботно, как до этого, нам было как-то не по себе. Имре встал и залез в глубокий окоп, оперся локтями о край, положил подбородок на руки и глядел в долину. И остальные были серьезны. Только Вило, этот конопатый сопляк, все чаще и чаще смотрел на дорогу, и в глазах у него начало появляться нечто похожее на смятение.

Приблизительно с полчаса стояла напряженная тишина. Не было ни малейшего дуновения, как будто и ветер застыл в напряжении, и вся природа насторожилась и выжидала.

И вдруг началось. Но не с земли, а с воздуха. Послышался приглушенный гул, и где-то над Сухим Верхом и Франтишковым Криванем показались маленькие точки. Одна, две, три… пять точек, они быстро приближались к нам, увеличиваясь в размерах.

— Внимание, воздух!

— В укрытие, быстро в укрытие! — кричу я и бегу туда, где у нас траншеи. Все, пригнувшись, побежали за мной. Штево еще проверил, хорошо ли сверху замаскировано орудие. Я-то знал, что хорошо, потому что мы еще ночью обо всем позаботились.

Только Вило остался на месте и не отрываясь смотрел на дорогу.

— Иди сюда, Вило!

Самолеты приближались с нарастающим гулом. Мы уже знали, что это «щуки» — гнусные машины, которые сбрасывают бомбы и на бреющем полете расстреливают из пулеметов. А у нас против них ничего нет: ни зенитных орудий, ни самолетов, которые бы их отогнали.

Первая «щука» с завыванием ринулась к земле где-то далеко впереди. Разорвались бомбы. Вторая спикировала уже ближе к нам. Снова несколько взрывов. Каждый последующий самолет пикировал все ближе и ближе к окраине городка, и раздавались взрывы. Последние были уже совсем близко, от них закладывало уши, мы чувствовали взрывную волну.

«Щуки» опять набирают высоту, им вслед раздаются одиночные выстрелы из орудий и пулеметные очереди. Но самолеты, кажется, даже не обращают на них внимания. Они снова резко пикируют — прямо на окраину Вруток. Теперь на очереди мы. А что, если с небольшой высоты пилот заметит нас?! Что, если блеснет ствол или орудийный замок! Наша «старушка»!

— Едет! Ради бога не теперь!

Это выкрикнул Вило, который круглыми глазами смотрел на дорогу.

И правда. Из-за холма вынырнул велосипедист. То есть не велосипедист, а она, наша Муцинька. Что она, слепая? Или думает, что ей все время будет везти? Неужели так сильно влюбилась? Видно, как она напрягается, как нажимает на педали, чтобы доехать раньше, чем начнет пикировать самолет. Но «щука» уже близко, уже пикирует с ревом и омерзительным свистом. Раздается пулеметная очередь, вслед за которой от темного корпуса самолета отделяется еще более темная точка — бомба. И падает, падает… Муцинька! Хоть бы в канаву прыгнула, укрылась — иначе конец! Мы глядим на все это, окаменев от ужаса. Мы не в состоянии выдавить из себя ни словечка, крикнуть ей. И только глядим, чем все это кончится.

Раздался взрыв, над обочиной дороги взлетела гора черной земли, которая заслонила Муциньку. А когда гора упала, когда осела пыль и разошелся дым, Муциньки не было. Нет, была. Но она уже не спешила, не нажимала изо всех сил на педали, а лежала там, возле велосипеда, неподвижная в неловкой позе, светлые волосы, как нимб вокруг головы, кепка отлетела в сторону. Не шевелится! Господи! Не шевелится Муцинька, не встает, лежит, будто мертвая!