Поджав губы, Сара потянулась за комком туалетной бумаги, чтобы промокнуть две темные бусинки, выступившие у него на лбу.

— Вот ты не сидишь спокойно, — упрекнула она, смаргивая сочащуюся из раны во лбу кровь, доползшую уже до глаз, — поэтому у тебя все лицо в шрамах, знаешь ли.

— Знаю, — пробормотал он, пристально глядя на нее.

Она промокала, пока кровь не остановилась, сама при этом ею истекая. Подержала кисточку для бритья под струей воды некоторое время, затем повозила по обмылкам на дне старой кофейной кружки с обломанным ушком. Взбивая мыльную пену, она тихонько что-то напевала с улыбкой. Ее большие карие глаза были полуприкрыты, и Сара, казалось, не чувствовала, что ее голова пробита насквозь.

— Вот приведем тебя в порядок, — сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к нему, — а потом, может, снова немножко взлохматим… как думаешь? — Сара подмигнула, у нее на щеках проступили такие знакомые озорные ямочки, и у Джоджо сдавило грудь. Собрав на щетку густую пену, она принялась намыливать ему лицо мягкими круговыми движениями, покуда всю шерсть не скрыла сплошная белая пелена. Сквозь призмы мыльных пузырей он видел, как Сара раскрыла бритву. Кровеносные сосуды в ее глазах потрескались, кожа цвета молочного шоколада обрела синюшный оттенок, дыхание сделалось затрудненным и булькающим. Она подняла бритву, пока та не сверкнула на свету, и опустила ее вниз — прямо на щеку Джоджо. Ее левый глаз затуманился и закатился так, что радужка совсем пропала.

— Ну и напарилось же тут, — сказала она.

Когда Сара взмахнула бритвой снова, Джоджо отпрянул от нее. Она явно не видела, куда метит, — так недолго и без глаза остаться… не ей — ему. Она-то уже…

— Ох, — произнесла Сара, прижимая ладонь к губам. — Мне так жаль…

Нахмурившись, Джоджо потянулся за бритвой:

— Давай-ка я…

— Нет! Не надо. Я чувствую… чувствую… — И, застонав, Сара повалилась ничком на пол. С ее именем на устах Джоджо бросился вперед. Схватил за плечи, яростно затряс. И — ничего. Он ничем не мог ей помочь, ведь в голове у нее была дыра размером с монетку в десять центов, рот безвольно распахнут, глаза закатились — Сара была мертва, давно мертва.

— Нет, — пробормотал он. — Боже, нет.

Мыльные пузырьки облетали с его лица и лопались, касаясь ее тела. Вода все текла, журча, из крана, но он не обращал на это внимания. Мыло попало ему в глаза, защипало в них. Опустившись на корточки рядом с мертвой женщиной, Джоджо заскулил, протянув к ее холодному посиневшему лицу дрожащие пальцы. Под его рукой захрустели кости — все напрочь истлевшие; он ахнул, когда ее лицо буквально провалилось внутрь. Теперь Сара выглядела той, кем и была на самом деле: умершей больше года назад, преданной сырой земле, кишащей ордами миниатюрных трупоедов, брошенной на произвол времени. Гниль, и кости, и бесполезные мучительные воспоминания — вот чем теперь была набита голубая ночнушка.

— Я ведь убил тебя, не так ли? — спросил он у разложившихся останков. — Пусть Бет спустила курок, но виной всему — я. Господи Иисусе, ведь это я тебя убил.

В страшной луже гнили, налипшей на кости правой руки Сары, покоилась бритва — в мыле и крошечных коричневых волосках. Бритва улыбалась Джоджо, манила к себе. Смех рванулся из его груди — смех, быстро перешедший в рыдания. Ему было чертовски больно, и ничто сейчас не могло эту боль притупить, никакая выпивка, никакой дурман.

— Что за гребаный мир! — воскликнул он, поднимая бритву и подставляя под струю, чтобы исчезло все — пена, волосы, желто-черная скверна мертвой плоти. — Мне не стоило знать тебя, Сара. Я не должен был входить в твою жизнь. Боже, прости меня, если только можешь… — Он взмахнул рукой и стряхнул воду с блестящей стали. — Или лучше бы меня тогда убила Бет. Меня, не тебя.

Сейчас он как никогда остро понимал, что любовь — киношный миф; вот и еще одна чертовски веская причина поставить на фильмах крест. Уильям Пауэлл и Мирна Лой или Фред Астер и Джинджер Роджерс — они все были выдуманными, эти солнечные парочки; их безоблачные чувства — простой мираж. Они-то, ведомые праздной фантазией сценаристов, не знали, что такое компромиссы и разочарования, последствия неверного выбора и глубокие социальные пропасти — все то, что обуздывает и подчиняет тех, кому досталось сомнительное удовольствие жить в реальном мире. Ему, недочеловеку, повезло — он делал то, что хотел, брал все, что мог, не жаловался, получая… а потом удача, поняв, как сильно он зарвался, плюнула ему в лицо. Свинцовым плевком. Свинец пролетел мимо — и ни Сары, ни Бет не стало. Они освободились от мучений, а он остался брыкаться и рычать, как бешеный пес… бесплодно, безрезультатно.

Встав, Джоджо перешагнул через растекшиеся останки Сары и подошел к зеркальцу, висящему на дальней стене. Провел ладонью вверх по одной стороне и вниз — по другой, стирая конденсат, чтобы увидеть странное лицо — рожу монстра, покрытую пеной, с парой красных глаз, взиравших из путаницы буйно разросшихся волос. Джоджо думал о том, что сказал ему преподобный, о том, что инвокация Утренней Звезде была причиной уймы несчастий, постигших жителей Литчфилда, что так сказались на городе древние чары, на зов которых прибыл страшный тип по фамилии Дэвис. Он хмуро посмотрел на оборотня в зеркале. Личную ответственность этот угрюмый зверь не мог с себя снять — и неважно, что за древние мощные заклинания прорезали некогда тишину ничем не примечательного южного городка.

Ведь ни один колдун его не принуждал и не заставлял увиваться за девушкой, которую он просто не мог себе позволить.

Джоджо сжал кулак и отвел его в сторону, готовый размозжить чудовищу в зеркале рыло. Но ярость покинула его вмиг, вместе с тяжким выдохом.

— Что за гребаный мир, — произнес он.

Одной рукой раздвинув колючие заросли на шее, другой Джоджо поднял бритву.