— Зато понятно, почему ты вечно так долго тупишь, прежде чем ответить на сообщение, — ухмыльнулась Левина, — слушай, а ты как читаешь? Буквы знакомые ищешь? Или как Филиппок? ХВЕ-И-ХВИ —ЛЕ-И-ЛИ —ПЕОК-ПОК.

Все охренели. Молчали, жадно наблюдая за происходящим, а я еще слишком далеко чтобы вмешаться и остановить этот кошмар. И ни одного взрослого! Куда они все запропастились, когда так нужны?

— А я помню ее, — внезапно выкрикнул щербатый парень из другой школы, — она раньше у нас училась. У доски вечно мычала и заикалась.

Молчи, сука!!!

— Ага, Яночка у нас еще и за…за…заикается, когда нервничает, — тут же подхватил Меньшов.

— Блин, да уйди ты с дороги! — я оттолкнул здоровенного борова, у которого жопа шире вагона.

— Ты охренел? — пробасил он, но напоровшись на мой взгляд, отступил. Видать, там очень ярко светилось желание убивать.

— Я…я…

Она действительно не могла ничего сказать, и хоть большинство присутствующих молчало, но жидкие смешки все-таки раздались. Причем не только среди наших, но и среди чужаков.

Мне кажется, я кожей чувствую, как ей больно, плохо.

Она затравленно озирается, натыкается на меня взглядом, и земля уходит из-под ног.

Там столько горечи и разочарования, что меня буквально выворачивает.

Хочется орать, что это не я, что я ничего не говорил, но голос сел. Словно связки перерезали.

— Что такое? Яночка хочет заплакать? — Левина никак не хотела униматься и продолжала добивать растерянную Белецкую, — бедненькая. Сходи к психологу, пожалуйся. Может тебя в какую спецшколу отправят, для особо одаренных… Ай!

Это Катька Седьмова. Та, которую я всегда считал трусливой подхалимкой.

Она подлетела к Ирке, вцепилась ей в волосы и начала трепать.

— Заткнись уже! Дура!

— Ты что творишь? — завизжала Левина, а все вокруг оцепенели от неожиданности и смотрели на них с открытыми ртами.

— Отвали от Янки! — Седьмова швырнула свою бывшую подругу на пол, так что та откатилась на пару метров, демонстрируя всем розовые труселя под задравшейся юбкой.

Я все еще далеко. Из-за потасовки народ сгрудился еще плотнее, приходилось расталкивать силой, получая ответные толчки и злое шипение со всех сторон.

Мне нужно было добраться до Янки, пока еще был шанс спасти наши отношения, пока она окончательно не закрылась.

Белецкая первая пришла в себя. Зажала рот рукой и бросилась прочь, а Катька следом за ней:

— Ян, не слушай ее! Она идиотка завистливая!

Они вылетают из зала, я отстаю от них метров на десять. Проталкиваюсь сквозь последние ряды ротозеев, на ходу одним ударом валю паскудного Меньшова на пол, рядом со стонущей Иркой, и бегу дальше.

В этот момент из коридора, со стороны лестницы доносится дикий визг, от которого кровь стынет в жилах. Я выскакиваю из забитого людьми коридора, в одно биение сердца преодолеваю оставшееся расстояние и вижу картину, от которой сердце обрывается.

Янка лежит у подножья лестницы и не шевелится.

* * *

Когда Янка приходит в себя, нас в палате двое — я и мать.

Словно во сне вижу, как начинают дрожать длинные ресницы, потом глаза немного приоткрываются. Яна хмурится, пытается поднять здоровую руку, но не выходит — там капельницы.

Белецкая испуганно дергается, но тут же со стоном падает обратно на полушки.

— Яночка, — мать бежит к ней, а я не могу с места сдвинуться. Только смотрю на нее и задыхаюсь от облечения, от того, что она пришла в себя,

— Тише, тише, малышка, — мама аккуратно, но настойчиво укладывает ее обратно. — все в порядке. Не бойся.

— Где я? — надтреснутый голос царапает прямо по сердцу.

— В больнице. Ты с лестницы упала. В школе. Помнишь?

Яна замирает, по осунувшемуся лицу, понимаю, что вспомнила. И как упала, и что было перед этим.

— У тебя сотрясение. Рука сломана и сильный ушиб ноги, — спокойно перечисляет мать, стараясь не напугать ее, — но сейчас уже все в порядке. Идешь на поправку. Главное, что в себя пришла, а остальное заживет.

— Как я здесь оказалась? Я не помню.

— Ты упала, потеряла сознание. Макс вызвал скорую.

При упоминании моего имени Янка ежится, будто ей холодно.

— Мы с отцом приехали сразу, как узнали. Ты не переживай, он был тут постоянно, а сейчас к главврачу ушел, чтобы обговорить детали лечения.

Белка скованно кивает и тут же морщится от боли.

— Лежи спокойно, — мама усаживается на край койки, заботливо убирает прядь волос, падающую на лицо девушки, — Меньше дергаешься – быстрее поправишься.

— Хорошо.

— Хочешь чего-нибудь?

— Нет.

— Ты только скажи. Макса вон в магазин отправим. Он мигом сгоняет, — мать кивает в мою сторону.

Яна замирает, потом медленно поворачивает голову и, наконец, обнаруживает мое присутствие в палате.

Смотрит на меня долго, пристально, а я не дышу, придавленный ее взглядом. В нем ничего кроме лютого холода.

— Уходи, — сипит, и в голосе звенят слезы.

— Яна, — мама обеспокоенно хватает ее за здоровую руку, — успокойся.

— Уходи! — визжит Янка, — не появляйся здесь больше. Никогда!!!

Ее слова бьют наотмашь. В них столько боли, столько разочарования…ненависти.

— Яночка, ну ты чего, — мама в шоке, пытается удержать Белецкую, которая рвется не понятно куда.

— Уходи!!! Не смей ко мне приближаться!

Я вздрагиваю от ее слов, как от ударов. Мне больно дышать.

На шум в палату прибегают медсестра и врач. Он сразу понимает, кто стал причиной срыва пациентки и строго приказывает:

— Молодой человек, выйдите из палаты.

А я не могу. У меня ноги к полу приросли. Меня в клочья рвет от страха, что это конец.

— Идем немедленно!

Я с трудом понимаю, что это мать схватила меня под руку и буквально волоком тащит в коридор.

У меня в ушах все еще звенит Янкин крик: уходи! Она уверена, что это моих рук дело. Что это я разболтал ее секрет. Предал ее.

— Что ты натворил? — шипит родительницы, бесцеремонно заталкивая меня в первый попавшийся пустой кабинет, — что, мать твою, ты опять наделал?!

— Ничего.

— Не смей врать! — хватает меня за грудки и встряхивает, как бездомную дворнягу.

— Да не вру я! — вырываюсь и отхожу к стене, на ходу пиная стул, попавшийся под ноги. Меня колошматит так, что зуб на зуб не попадает.