Чем далее мы последуем за повествованием, тем чаще будут в нем появляться женщины, и тем больше будет роль любви в приключениях. Но картины счастливой и удовлетворенной любви не помешают авторам сохранять непостижимое чувство очаровательного целомудрия и первобытной невинности. Местами кое-какие слова могут, пожалуй, удивить читателей нашего времени и окрасить мимолетным румянцем лица женщин, которые станут читать или слушать эти повести. Но не следует надеяться найти в двенадцатом веке все внешние предосторожности века нашего: слова, которые ранят современную стыдливость, ныне заменены другими словами, которые порой тоже оскорбили бы стыдливость наших предков. Во всех случаях они представляют образы, в которых даже сегодня нет ничего особо страшного. Не раз уже было замечено: эти слова, запрещенные в наши дни, не были таковыми ни в библейские времена, ни в наши Средние века. Избегать же старались потворства тому, чтобы удерживать мысли на картинах разделенной любви, с намерением произвести на чувства заразительное впечатление. От этого греха наши романисты не вполне чисты; если бы я такое утверждал, мне не преминули бы процитировать повесть, которая увлекла на ложный путь Франческу да Римини; можно бы привести и другие. Но, по крайней мере, можем заверить, что такого рода сцены – первое сближение Гвиневры и Ланселота, любовные дела Игрейны, Артура и короля Бана из Беноика – все же окутаны ароматом чистой и наивной поэзии.

IV. Рождение Мерлина

В первых же словах, которые остановят наше внимание при возвращении к истории Мерлина в том месте, где я ее покинул, мы уже найдем свидетельство соблюдения определенных приличий, которые для двенадцатого века были столь же обычны, как и для нашего. Как только юная девушка, орудие злых дьявольских козней, заподозрила несчастье, которое с ней случилось, она спешит пойти и рассказать все святому человеку, своему наставнику. Но она идет к нему не одна:

Она позвала своего слугу, чтобы он привел ей двух женщин; и когда они пришли, то собрались в путь, чтобы идти к исповеднику[305].

Эта деталь небесполезна, и я не знаю, всегда ли молодые набожные особы нашего времени заботятся о принятии таких же предосторожностей.

Праведный муж изъявил недоверие в той мере, какой оный случай заслуживал. Наконец, будучи обезоружен чистосердечным видом бедной страдалицы, он наложил на нее строгое наказание за грех небрежения, в коем она, по меньшей мере, оказалась виновна.

Ибо от великого гнева забыла я перекреститься; и с тем позабыла все наставления, что вы мне давали. А очнувшись, нашла я себя опозоренной,

– так она сказала ему.

Праведный муж запретил ей все мирские развлечения, все игривые и непристойные мысли:

Я тебе их запрещаю навеки; ибо тех, кто предается блуду во сне, ничто не может уберечь.

Дьявол увидел со злобою, что он смог осквернить тело девы, но не овладеть ее помыслами, так что

он не знал, ни что она делала, ни что она говорила, будто с нею ничего и не было.

Но он утешился при мысли, что хотя бы самое дитя будет принадлежать ему. Бремя девицы стало явным, и его не преминули заметить. Прочие женщины говорили, глядя на нее:

– Боже! Милая сударыня, что это с вами? как вы прибавляете в теле!

– Это правда, – отвечала она.

– Уж не в тяжести ли вы?

– Наверное, так.

– А от кого?

– Не дай мне Бог милости разрешиться, если я знаю.

– Так неужели вы имели дело со столькими мужчинами?

– Богу было угодно, чтобы до сих пор ни один не приблизился ко мне!

При этих словах женщины крестились:

– Милая, так не бывает, как вы нам тут рассказываете, и быть никогда не могло. Видно, вы любите того, с кем спознались, больше самой себя. Вы не хотите его винить; а ведь он навлечет на вас беду; когда суд узнает об этом, вас приговорят к смерти. Надо же, сколько прекрасных домов пропадет, сколько прекрасных угодий!

Суд даже ожидать не стал, когда девица разрешится от бремени: получив известие о том, что передавалось из уст в уста, служители явились за нею. Она не колеблясь дала признание, влекшее за собой приговор. Добродетельный муж, который не терял ее из виду, упросил судей подождать, по крайней мере, пока дитя появится на свет.

– Я вам не буду говорить, – сказал он им, – что я думаю об этой женщине; но плод, ею зачатый, невиновен. Велите же запереть несчастную мать в башню, оградив от всех людей внешнего мира. Придайте ей двух женщин, которые помогут ей при родах, и чтобы они не сообщались ни с кем, пока не выполнят этот долг. Что же до матери, предоставьте ей время вскормить свое дитя молоком, до того дня, пока оно не сможет довольствоваться другой пищей. А после вы ей вынесете такой приговор, какой вам будет угоден.

Судьи согласились на то, о чем просил праведный муж. Девицу препроводили в башню, все входы в которую замуровали: вместе с нею были заперты две матроны, из числа наимудрейших. Из окна, сделанного наверху башни, спускалась веревка, посредством которой им доставляли все, в чем они нуждались. Праведный муж, расставаясь, сказал девице, чтобы она озаботилась крестить дитя сразу после рождения, а после дала бы ему знать о дне, когда она будет призвана к судьям.

Когда подошел срок, она произвела на свет сына, коему полагалось бы, по всей видимости, достаться дьяволу, его породившему; но, поскольку девица не по своей воле претерпела гнусные объятия, то Бог, принявший муки во искупление всех нас и ведающий наши истинные помыслы, не потерпел, чтобы дитя принадлежало Врагу всецело. Единственно для того, чтобы быть справедливым, даже супротив дьявола, Бог позволил, чтобы Мерлину, как и отцу его, дано было знать обо всем прошедшем; но затем, чтобы соблюсти равновесие между небом и адом, Бог присовокупил к науке, воспринятой младенцем от отца, науку о грядущем, дарованную свыше. Итак, дитя могло выбирать по своей воле между тем, что унаследовало оно от ада, и тем, что ему дано было с небес.

Вот при каких обстоятельствах родился Мерлин. Увидев его, матроны испустили крик ужаса, ибо он был волосатым, каким не бывал ни один младенец. Мать же при виде его сотворила крестное знамение и воскликнула:

– Ради Бога, милые сударыни,