Шрифт:
Закладка:
Стейнейр добрался до ограждения святилища, отстегнул в нем ворота - вероятно, впервые по крайней мере за десять лет, когда один из его помощников не выполнил эту задачу за него - и шагнул через них в сам алтарь. Мерлин остановился у перил, повернувшись лицом к остальной части собора, но он также наблюдал через пульты, которые его снарки разместили по всему огромному сооружению, как Стейнейр преклонил колени перед огромными мозаиками Лэнгхорна и Бедар, а затем сам встал лицом к собравшимся прихожанам.
Бедлам медленно и неохотно угасал, когда верующие видели его стоящим там. Брызги крови от его потенциальных убийц темнели на его облачении, и на его лице все еще была кровь, но было очевидно, что это не его кровь, и несколько человек закричали с облегчением, когда поняли это.
Облегчение, однако, не смогло заглушить гнев, и Мерлин мог чувствовать ярость, затаившуюся в сердцах и умах этих сотен людей, когда они поняли, насколько близко к гибели действительно подошел их архиепископ. Теперь криков было больше - криков более четко сформулированного, более резко направленного гнева.
- Дети мои! - сказал Стейнейр, повысив свой собственный мощный голос, чтобы пробиться сквозь надвигающуюся бурю мстительного гнева. - Дети мои!
Его слова прозвучали громко, прорвавшись сквозь фоновые шумы, и в соборе снова воцарилась тишина. Это не была тишина - для этого все еще было слишком много гнева, слишком много шока, - но, по крайней мере, уровень шума снизился, и Стейнейр поднял руки.
- Дети мои, - сказал он чуть более тихим голосом, - это дом Божий. В этом месте, в это время, конечно, месть должна быть Его, а не нашей.
По собору пробежала новая рябь, как будто люди, слушавшие его, не могли до конца поверить в то, что они только что услышали, и он печально покачал головой.
- Во что бы ни верили другие, дети мои, Бог - это бог любви, - сказал он им. - Если правосудие должно свершиться, то пусть оно свершится, но не отравляйте себя жаждой мести. Конечно, это достаточно трагично, что трое детей Божьих уже должны были умереть здесь, в Его доме, без того, чтобы остальные запятнали себя ненавистью!
- Но они пытались убить тебя! - крикнул в ответ кто-то, затерявшийся в необъятных глубинах собора, и Стейнейр кивнул.
- Они сделали это, - признал он, - и они уже заплатили за это цену. - Сожаление, печаль в его голосе были совершенно искренними, понял Мерлин. - Люди, которые предприняли эту попытку, уже мертвы, сын мой. Так кому же, по-вашему, мы должны отомстить за их преступление?
- Сторонникам Храма! - горячо ответил кто-то еще, но Стейнейр снова покачал головой.
- Нет, - твердо сказал он. - Мы знаем только, что эту попытку предприняли трое мужчин. Мы пока ничего не знаем о том, кем они были, почему они предприняли такую попытку, или о том, действовали ли они самостоятельно. Мы ничего не знаем о них, дети мои, даже - что бы некоторые из вас ни думали, - что они имели какую-либо связь с приверженцами Храма здесь, в Теллесберге. В отсутствие этого знания не может быть никакого оправдания для нанесения удара по кому бы то ни было, и даже если бы это было возможно, месть не является надлежащей прерогативой любого дитя Божьего, ни при каких обстоятельствах. Правосудие может быть, но правосудие - это прерогатива короны. Мы оставим правосудие нашему королю, уверенные в его способности знать и делать то, что правильно. Мы не будем мстить. Мы не превратим себя в то, чем никогда не хотели бы быть.
Послышался ропот, в некоторых голосах все еще слышался намек на бунт, но никто не осмеливался не согласиться со своим архиепископом.
- Дети мои, - сказал Стейнейр более мягко, - я знаю, что вы сердитесь. Я понимаю почему. Но сейчас время для печали, а не для гнева. Что бы вы ни думали о людях, которые сегодня предприняли эту попытку, они все равно были вашими собратьями - детьми Божьими. Не сомневаюсь, что они поступили так из-за своей собственной веры в Бога. Я не говорю, что верю, что это действительно было то, чего Бог желал от них, но это было то, чего, как им сказали, хочет Бог. Должны ли мы осуждать их за то, что они действовали так, как того требовала их вера, когда наша собственная вера потребовала, чтобы мы отвернулись от совета викариев и Храма? Мы можем счесть необходимым выступить против людей, которые верят так, как они верили. В войне, которую храмовая четверка объявила против нас, возможно, нам даже придется убивать людей, которые верят так, как они верили. Но, несмотря на эту мрачную необходимость, никогда не позволяйте себе забывать, что те, кто противостоит вам, такие же люди, такие же дети Божьи, как и вы сами. То, что они делают, может быть злом в наших глазах и неправильным в глазах Бога, но если вы позволите себе наполниться ненавистью, если вы превратите их во что-то нечеловеческое, чтобы облегчить их убийство, тогда вы откроете себя тому самому злу, которое вы в них осудили...
Бормочущие голоса стихли, пока он говорил, и он печально смотрел на них.
- Мы живем в то время, когда благочестивые мужчины и женщины должны делать выбор, дети мои. Я умоляю вас, поскольку вы любите меня - как вы любите себя, любите своих жен, мужей и детей, как вы любите Самого Бога - сделайте правильный выбор. Выбирайте делать то, что должно быть сделано, но делайте это, не отравляя себя, свои души или свою способность любить друг друга.
Тишина теперь была почти абсолютной, и Стейнейр посмотрел туда, где остановившаяся процессия все еще толпилась вокруг тел. Полдюжины соратников Мерлина присоединились к процессии. Теперь, когда они наклонились, чтобы поднять и убрать тела, Стейнейр подозвал послушников и младших священников.
- Идемте, - сказал он им, стоя перед прихожанами, забрызганный засыхающей кровью людей, которые пытались убить его. - Пойдемте, братья, нам нужно отслужить мессу.
* * *
- Мейкел, - очень, очень серьезно сказал король Кэйлеб, - ты понимаешь, чем они воспользовались, когда планировали это, не так ли?
- Конечно, знаю, ваше величество, - безмятежно ответил архиепископ. Они сидели на балконе личных апартаментов Кэйлеба во дворце, глядя на город в золотом
