— А-а, будь неладна, все зудит?

— Изодрать охота.

— Яд, — кратко и выразительно пояснил дедушка Харитон, словно ему только что удалось определенно установить причину моего зуда, и, поскольку у него уже отлегло на сердце, пустился в рассуждения и воспоминания: — Всякий яд, если его давать помалу, даже лечит человека от всяких болестей, вот како дело! Вон пчелки, их яд даже очень пользительный. У кого водятся пчелы, те завсегда долго живут. У шершней, знамо дело, яд пострашней, но тоже, думаю, и от него может быть польза. Раз вчерась ты не помер — будешь долго жить. — И тут он, тоже едва сдерживая смех, заметил: — Вон как сразу поправился! Ряшка-то с тыкву, однако.

— С тыкву! — засмеялся Федя. — Какая вот тут, с краю!

Ту тыкву, о которой говорил Федя, одному мне, пожалуй, и не укатить было с бахчей. Стало быть, обезобразили меня шершни до большого уродства. Досадно было — хуже некуда, но, болезненно усмехаясь, я ответил Феде беззлобно:

— Ты сам-то косорылый!

Федю догнал всего один шершень и ужалил в левую щеку. Себе в утешение я считал, что быть косорылым еще хуже, чем толстомордым.

— Оба ненаглядны, — примирил нас дедушка Харитон. — Увидали бы вас сейчас отцы да матери — не признали бы…

Через какое-то время, когда солнце уже сильно припекало с высоты, я все же решился заговорить с Федей о том, что меня больше всего волновало в то утро:

— А шершни-то, поди, улетели, а? Поглядеть бы…

Мой друг даже глаза вытаращил от удивления:

— Ты чо, хошь, чтобы еще попало?

— Да ведь я их все гнездо разбил!

— Ну и чо? Куда им лететь? Небось вьются у сосны.

— Вот и интересно…

Как всегда случалось со мною, опять не давало мне покоя нестерпимое, толкающее во все дыры любопытство. С детства я нередко страдал от него, но тогда еще не знал, что оно навсегда останется моей большой слабостью.

— Ладно, пойдем! — вскорости сдался-таки Федя, но, вероятно, только затем, чтобы получить возможность позубоскалить надо мною. — С тобой-то, гляди-ка, и не страшно будет. Тебя-то они седни, знамо, не узнают, а я сзади постою.

Еще издали, не дойдя до сосны, я увидел вьющихся около нее шершней. К моему удивлению, убавилось их, должно быть, совсем немного. Гудя однотонно, не очень злобно, они вились темной тучкой лишь с той стороны, где была раковина. Подойдя ближе, я так и остолбенел, не зная, верить или нет своим глазам: шершневое гнездо уже наполовину было залатано и восстановлено. Я долго стоял, не трогаясь с моста, пораженный еще одним, только что открытым чудом природы. И даже не отвечал на подковырки Феди:

— Ну что, не узнают?

Федя не понимал моей странной любознательности. Как человек по-крестьянски деловой, он считал, что так долго глазеть на потревоженных шершней — пустая, зряшная трата времени, и поминутно звал меня от сосны:

— Чего таращишься на них? Пошли! Некогда!

Это верно, без конца глазеть на шершней, в самом деле, не было никакой необходимости. Но я никак не мог оторвать от них взгляда. Меня так удивляла тайна жизнестойкости шершневой общины, что в ней, этой тайне, я видел что-то поучительное и для людей.

III

Едва разгорелось повстанческое движение в трех главных очагах междуречья Оби и Иртыша, колчаковское командование предприняло широкие карательные операции. Главные силы были направлены против партизан Алейской степи, которые действовали в непосредственной близости от Барнаула. Одновременно батальон егерей полковника Окунева был направлен Касмалинским трактом — разгромить здешние партизанские отряды и достичь Солоновки.

14 августа 1919 года батальон Окунева встретился с партизанами нашей, Касмалинской волости под селом Малые Бутырки. Это был, пожалуй, самый первый большой бой со времени начала широкого повстанческого движения на Алтае и, несомненно, самый трагический. Все партизанские отряды, участвовавшие в бою, были разгромлены. Нелегко писать о наших поражениях, и только этим, должно быть, можно объяснить умолчание о нем в исторической литературе. Историки словно забывают, что война есть война. Лишь в книге В. Г. Мирзоева «Партизанское движение в Западной Сибири» я нашел такие строки: «Ожесточенные бои между отрядом Окунева и повстанцами развернулись под селами Паново, Подстепное и Малые Бутырки. Последний бой был особенно тяжелым для повстанцев: один из отрядов был загнан белыми в озеро, рассеян и частично уничтожен. В плен попало около 300 человек. Многие из них были зверски замучены». Здесь необходимо уточнить: этот «один из отрядов» был сводным волостным отрядом (его называли даже «армией»), под общим командованием жителя Больших Бутырок Николая Иосифовича Каширова. А зверская расправа над пленными была учинена белогвардейцами в соседнем селе Буканском, которое в народе зовется просто Буканкой.

Главной причиной трагического поражения 14 августа является, несомненно, то обстоятельство, что повстанцы нашей волости, едва лишь поднявшие красные знамена над своими отрядами, еще не имели никакого опыта партизанской войны с регулярными войсками колчаковской армии. Да к тому же были очень плохо вооружены, главным образом самодельными пиками. В сводном отряде было много солдат-фронтовиков, привычных к позиционной войне. Эта многолетняя привычка, надо сказать, и подвела. Вместо того чтобы, избегая прямых, открытых встреч с противником, принять тактику внезапных, молниеносных ударов, устройства лесных засад и ловушек в озерном краю, быстрых отходов с запутыванием своих следов, ту тактику, какой давно с большим успехом пользовался Ефим Мамонтов, волостной штаб принял решение встретить батальон Окунева по правилам позиционной войны. Оседлав Касмалинский тракт, партизанские цепи растянулись в обе стороны от него: правый фланг «фронта» упирался в Большое Островное озеро, левый — вытягивался далеко в степь. Полковнику Окуневу не составило никакого труда обойти партизанские цепи со стороны степи, смять их и погнать — уже огромной толпой — в широкое озеро, у которого едва виден другой берег.

К сожалению, в этом бою не мог принять участие Ефим Мамонтов, уже пользовавшийся большой популярностью в повстанческом крае. В первые недели августа Мамонтов был чрезвычайно занят собиранием и организацией сил в обширной зоне вокруг Солоновки. Еще в своем первом приказе, изданном около 3 августа, он уведомлял население, что восстанием против Колчака охвачено около 500 сел и деревень. А в приказе № 2 от 16 августа (через день после боя под Малыми Бутырками) он сообщал: «Размах начавшегося крестьянского восстания настолько велик, что Главному штабу Славгородского района не представляется возможным установить прямую связь с вновь формируемыми отрядами восставших…» (Как видим, и приказы-то писать Мамонтову удавалось редко! Не хватало времени!) Однако связь Мамонтова с Большими Бутырками, несмотря ни на что, всегда была постоянной и надежной; это волостное