не ушла в школу, где сегодня собирался совет музея, чтобы рассмотреть и отобрать для экспозиции на тему «Память» новые документы. Вернувшись домой, она переоделась и, почувствовав головокружение, прилегла — пройдет, и она еще успеет зайти в школу. Евдокия Савельевна дорожила тем, что она еще нужна, про себя гордилась этим. Всю жизнь не знавшая ничего, кроме работы, она постоянно нуждалась в общении с людьми. Для музейного дела, что тут говорить, она была незаменима. К любому давнему факту или событию, пусть с ними были связаны посторонние для нее люди, она относилась, как если бы они прямо касались ее мужа, и Саши, и мамы. И что бы она делала без этого поиска? Это была ее каждодневная работа для тех, кто в войну утратил незаменимую частицу своего счастья. Что это такое, она знала по себе.

Снег за окном все падал и падал. Узкое пространство между новыми высокими домами было плотно забито белой, беспрестанно двигающейся пеленой, и глядеть на нее было невозможно. В ясную погоду она видела бы в проеме между зданиями вечерний закат. Багряное небо всякий раз напоминало ей тот день, когда она впервые с проклятием и ненавистью сухими, без слез глазами мучительно глядела на устало и дымно полыхающее на западе небо, ставшее между ней, мужем, сыном и матерью. Первая закатная заря страшной войны… Ей бы не любить эту зарю, отворачиваться от нее, но она и глаз не сводит с нее, и сердится на кого-то, если погода закрывает, гасит ее. Из нее, из нес должны были они воротиться.

Тяжелые, прерывистые были у нее мысли. То ей привиделся живой муж: без гимнастерки, в одной сиреневой майке играл он в волейбол на заставе вечером. Бух-бух-бух — отдавались в голове удары по мячу. То прорезывался голос сына: «Дай!» — и сын показывал на пистолет. И отец давал, а мать вся холодела при виде в руках сына пистолета, пусть и разряженного. В те времена особо не баловали детей игрушками, да и не было их, и тяжелое железное оружие сходило за игрушку. Голос Саши-второго заставил ее встрепенуться, и она открыла глаза: вроде в прихожей? Но нет, тихо там. Сережа вдруг заговорил совсем рядом. Она хотела его позвать, но вспомнила: Сережа на Кипре. Загоняли по командировкам, и радостно за него, и горько. Любин настойчивый голос вернул ее из больного мира:

— Мама, Евдокия Савельевна, а где Саша?

— Какой Саша? — спросила она в недоумении. Сноха присела к ее кровати, коснулась горячего лба. Потом крутила телефон, вызывала «Скорую помощь»…

— Мама, полежи спокойно, я слетаю за Сашкой.

— Так я и за Сашей не сходила?

Из больницы Сергей привез ее через полтора месяца. Она была бледная и какая-то притихшая.

— Да, Сережа, — сказала она, — напугала меня болезнь, вдруг Саша мой найдется, а я не доживу?

— Доживешь, обязательно доживешь, мама, — успокоил он ее.

А до этого случилось еще вот что…

— Пал, — сказала Ленке мужу, — если я не забыла, то твое любимое вино — «Эгри Биковер»?

— Ну, память у тебя, Ленке… — Пал оставил велосипед, с которым он возился. — Последнее время ты все больше интересуешься Кекнелю… Но я тебя понял: предстоит маленькое турне. Лесистая горная местность. Я и сам давно мечтал увлечь тебя на берега ворчливой Задьвы. Конечно, горы Матра, Эгер?

— Ты сегодня в ударе, дорогой.

— С ночевкой?

— Опять угадал!

— Прекрасно. Глотнем «Эгри Биковер». Да, ты права. Это самое мое любимое и самое лучшее в мире вино. Недаром же его зовут «Бычья кровь». А вдруг мой братец Антал расщедрится на дегустацию?

— Ну, конечно же! — воскликнула Ленке, однако не сказала, что она уже позвонила Анталу и тот даже стал заикаться от радости, так давно их не видел. Братья были дружны, и грешно было думать, что старый винодел не откроет перед младшим братом самые заветные свои погреба. И Ленке нравилось, что братья любили поговорить о вине, но пусть будет стоять перед ними самое разлюбимое, они не позволят себе увлечься. Старшему вообще заказаны возлияния — какой же он после них ценитель вин, а младшего всегда толкал под локоть спортивный велосипед. Ленке дегустация вовсе не интересовала, когда она звонила Анталу. Ей хотелось, чтобы деверь узнал что-нибудь о семье Немешкери, если кто там остался. Тот обещал.

Ранним воскресным утром они выехали из Будапешта. Старенькая «шкода» шустро бежала по шоссе. Снегу было мало, и плоскогорье серело взлохмаченными полями. Мужчины в высоких бараньих шапках и овчинных безрукавках возили на тракторах к фермам сено. Тянулись на поля подводы с навозом. Блестели на солнце парники, сквозь голубоватые стекла молодо проглядывала зелень. Супруги Ковач всю дорогу говорили о своих друзьях, о сослуживцах, о делах государства и, как полагалось, о мировых делах, но только слова не проронили о том, зачем Ленке ехала в Эгер. Пал, конечно, догадывался, что она, любительница отдыха на Балатоне, неспроста потянула его в горы. Но точно не знал, в чем дело. Правда, он подумал об истории с русским мальчиком, но, кажется, история эта зашла в тупик. Не имея своих детей, супруги Ковач особенно переживали судьбу и далекой русской матери, и Иштвана Немешкери. Но Пал мало верил в предположения и помогал жене больше потому, что она верила. Вот и горы. Они втягивали в себя постепенно, как бы приучая. Пал внимательно глядел за дорогой, Ленке не отрывала взгляда от заснеженных лесов, крутых ущелий. Любовалась красавицей Кекештэте — самой высокой горой Венгрии.

Эгер стоит на высоком плато. Он древен и знатен. О стены его разбились полчища янычар. Непреклонно сражался Эгер. Вместе с мужчинами на стенах крепости стояли и женщины. Ленке с каким-то особым трепетом думала, что женщины обороняли город.

— Сервус, Мансур! — раздалось в телефонной трубке в редакционном кабинете Сергея. Он встревожился: зря Ленке звонить не станет.

— Сервус, Ленке!..

Хотел спросить, но не спросил, что есть у нее нового.

— У тебя все в порядке? Как здоровье Евдокии Савельевны?

— У меня все нормально, Ленке. А вот здоровьем мамы не похвастаюсь.

— Что с ней? Может, лекарства какие, так я пришлю.

— Большое спасибо. — Он и на этот раз сдержался, ни о чем не спросил. Тогда Ленке не выдержала:

— Ты что, потерял веру? Кто бы мог подумать!

— Я стал суеверным, Ленке. А сегодня понедельник…

— У меня в руках документ, выписка из государственных актов от двенадцатого октября сорок первого года. Кристина усыновила мальчика-сироту Иштвана и дала ему свое имя. Мы нашли это в Эгере.

Сергей молчал. Он не знал, что